Морозова не оказалась искусной любовницей, умеющий довести до исступления своими ласками. Она была зажата, нерешительна, а ещё она почему-то испугалась оргазма. Сжалась вся, чуть ли не сопротивляться стала, даже его самого испугала, вдруг в порыве боль причинил. Можно было даже предположить, что она девственница, однако же Сазонов знал различия. Да и не всегда зажатость — показатель. Он видал пару раз девственниц, ведущих себя как шлюхи. Так что тут зависит больше от самой женщины, от её характера и предыдущего опыта. А у Морозовой, судя по всему, этот опыт был не из лучших. И Сазонову хотелось верить, что он это сможет изменить.
— Мог бы и жалюзи прикрыть, тебя же видно через шторы, — услышал он ещё хрипловатый голос сзади.
— Боишься, что соседи о тебе подумают? — усмехнулся Кирилл, намазывая варенье на печенье.
Дарья стояла в дверях кухни, до самого носа завернувшись в халат. На щеках ещё алел румянец, волосы растрёпаны, в глазах пьяный блеск. А ещё она улыбалась. Смущённо, сдержанно, но тепло и очаровательно. Когда Кирилл развернулся, чтобы поцеловать её, Морозова отвела глаза от его обнажённого тела.
Его это позабавило. Кирилл нежно прикоснулся к её губам своими, а потом прошептал прямо в ухо, вызвав у девушки лёгкий вздох:
— Надену штаны, пока ты совсем не сгорела от смущения.
Дарья осталась на кухне заканчивать готовить чай, а Сазонов вернулся в комнату, где они только что занимались сексом. Картина была занимательной: вещи на полу, подушки, обычно аккуратно разложенные на софе, разбросаны, на тумбочке опрокинут торшер. Для Морозовой, так рьяно любящей порядок, это, наверное, катастрофа квартирного масштаба. Кирилл улыбнулся и стал натягивать штаны. Он заметил, что за последние десять минут улыбнулся уже большее количество раз, наверное, чем за последнюю неделю. И это показалось ему таким прекрасным, что в груди разлилось нежное волнующее чувство к той, мысли о которой вызывали эти улыбки.
Чай пили почти в молчании. Его нельзя было назвать тяжёлым или каким-то гнетущим. Нет, оно было скорее спокойным. Обоим нужно было осознать произошедшее, свыкнуться с мыслью, что теперь они стали по-настоящему близки.
Кириллу нравилось наблюдать за Морозовой. Её глаза сияли, но она их то и дело опускала, а на губах появлялась лёгкая полуулыбка, заставляя щёки играть ямочками. Это было так мило и трепетно, что у Сазонова в груди становилось тепло не только от горячего чая. Она так аккуратно подносила чашку к губам, так сладко облизнула пальчик, случайно запачканный в варенье. У Сазонова от этой картины сразу очень возбуждающие мысли начали лезть в голову. Но не всё сразу — говорил он себе.
— Красивая татуировка, — прервала молчание Морозова, указывая на вытянутое рисованное перо, растянувшееся от ключицы до середины груди. — Что она означает?
— Сейчас татуировки делают просто так, не особо придавая им значения, — Кирилл пожал плечами. — Наверное, оно означает лёгкость. По жизни нужно идти легко, чтобы по настоящему её прожить, а не промаяться и в старости жалеть себя.
Его слова заставили Морозову задуматься. Может, он прав, и к жизни нужно относиться легче? Или это просто голос молодости, ещё не столкнувшейся с невзгодами? Она себя иногда ощущала не молодой девушкой, а старухой, прожившей трудную и долгую жизнь.
— А родители что сказали? — Дарья улыбнулась, продолжая рассматривать перо, выполненное талантливым мастером.
— А что они скажут? Это моя жизнь и моё тело. Мне было шестнадцать, когда я её сделал. Маме понравилось, но она тогда сказала, что мне стоило ещё несколько лет подождать, а отец высказал что-то типа: «Лишь бы не хрен на лбу» или как-то так.
— Удивительно. Мои родители, наверное, заперли бы меня в монастырь, выкини я что-то подобное в шестнадцать. Да и сейчас они бы не поняли… многого.
— Как, например, того, что ты спишь со своим студентом?
Сазонов в упор посмотрел на девушку. Он понимал, что это для неё хлёсткий удар, но ту кучу комплексов, зарождённых в ней ещё задолго до Краснова, нужно выдёргивать. Даже если больно. Даже если с кровью.
Взгляд девушки помрачнел. В воздухе появилось напряжение.
— Тебе обязательно было это говорить? — Морозова поджала губы.
— А это разве не правда?
Дарья ничего не ответила, лишь встала и молча подошла к окну. На улице уже стемнело, серый, тёмный двор был залит жёлтым светом приподъездного фонаря. Продрогшая дворняжка свернулась калачиком на чёрной клумбе, не так давно сбросившей остатки грязного весеннего снега. В душе Морозова вдруг почувствовала себя такой же продрогшей и одинокой, как эта бездомная собака. Непрошенные слёзы выступили и против желания хозяйки покатились по щекам.
Сазонов обнял девушку и поцеловал в волосы. Ему нравилось так делать. Но сейчас не было в этом и тени страсти, только нежность. Он развернул её к себе и ласково прикоснулся своими губами к её.
— Даша, ты больше не маленькая девочка. Тебе не нужно спрашивать разрешения у мамы и папы. Хочешь, сделай себе тату или покрась волосы в зелёный — я не против. Тебе не обязательно быть хорошей для кого-то, понимаешь?
Тепло и ласка растопили тяжесть в душе Морозовой, она улыбнулась и промокнула слезинку рукавом халата.
— Думаю, зелёные волосы — это слишком как-то.
Напряжение спало, а рассыпавшийся по комнате смех как-то незаметно для обоих перешёл в поцелуй. Затем второй, третий. Потом халат Морозовой мягко опустился на пол, а за ним и сама Морозова.
— Ты так и не закрыл жалюзи, — прошептала Дарья прерывающимся от острых ощущений голосом.
— Мы всё равно на полу, — Кирилл продолжал покрывать её кожу поцелуями. — Нас никто не увидит, а если и увидит — пусть завидуют.
Он снова загорелся как спичка. Одно мгновение — и он уже возбуждён до предела. Голова кругом от запаха её кожи, от приоткрытых влажных губ, от собственной дрожи в теле, когда она острыми ноготками едва касается его спины.
Прелюдия была короткой. В первую близость Кирилл всего себя посвятил её удовольствию, в этот же раз он взял реванш. Он отпустил себя, сжёг все предохранители, насладился ею на полную катушку. Был так глубоко и так близко, как только это было возможно. Ловил каждый её стон, чувствовал каждое движение, вёл за собой, заставляя принимать его правила игры. А потом рухнул рядом на прохладный пол. Было так хорошо, что колени занемели, а мысли разбежались и обратно возвращаться не хотели.
Сколько прошло времени — пять минут или пять часов — в этом состоянии Сазонову трудно было определить, когда Морозова пошевелилась и тихонько прошептала:
— Вставай, пол холодный, простудишься.
Кирилл нехотя поднялся, потом подал руку Дарье.
— У тебя можно душ принять?
— Конечно.
Она снова закуталась в халат, но выглядела уже более раскованной.
— Свежее полотенце в шкафчике за зеркалом.
Когда Кирилл уходил, они почти не говорили. Да и незачем было. Слишком сильно сегодня по ним прошёлся ураган ощущений.
— На счёт тату ты всё же подумай, — Кирилл легонько поцеловал Дарью перед уходом. — Я помогу тебе найти хорошего мастера.
— Подумаю, — улыбнулась она в ответ.
Свежий ветер ударил в лицо, заставив сделать глубокий вдох. От кислорода кровь по венам побежала быстрее, и Сазонов, вставляя ключ зажигания, уже предвкушал, как разгонит мотоцикл, насладится скоростью. Нужно было проветрить голову.
Телефон завибрировал во внутреннем кармане куртки, когда Кирилл уже тронулся с места. Пришлось притормозить. Звонок был от Костика.
— Привет, Кирюх, занят?
— Относительно. Домой собираюсь ехать.
— Тёма и Тим в клуб зовут в город, ты что думаешь?
— Я — пас, Костик, покатаюсь немного и домой. Хочешь, давай погоняем на «Распиле».
Костя Левищев помолчал немного, видимо выбирая между небольшим драйвом на мотоцикле и тусовкой с близнецами, которая обычно проходит куда более драйвово.
— Ладно, бро, давай на «Распил», не особо мне и хотелось с ними идти, сам знаешь, чем обычно заканчиваются наши встречи, особенно в городе. Минут через пятнадцать?
