— В тот день мы начали ссорится из-за тебя, — всеми силами старался я не видеть проступающие сквозь тонкую ткань бутончики сосков и заодно сцену из примерочной кабинки. И там я тоже видел изгиб её шеи, когда целовал жену и, чёрт побери, всё остальное — тоже. Всё остальное, что тогда я себе дорисовал, а сейчас… сейчас просто помнил.
— Из-за меня? — приоткрылись её губы, да так и замерли, остановив на себе мой взгляд. Мой жадный, голодный, ненасытный взгляд. Её розовые как пух фламинго губы, приоткрытые, до безумия желанные губы…
Они потянулись и накрыли мои.
Алан! Алан, остановись!
Но это были не мои руки, что срывали с неё одежду. Она сама через голову сняла футболку. И её гибкое обнажённое тело с тонкой полоской чёрного кружева трусиков на бёдрах, её тяжёлые грудки с торчащими сосками и подживающие на коже шрамы просто не оставили мне шансов.
Её рука прошлась по моей груди, помогая снять свитер и заскользила, исследуя новизну кожи, когда моя собственная рука безрассудно легла ей на талию.
Из-за тебя, мой крольчонок! Я хотел тебя уже тогда.
— М-м-м, — застонала она, прижимаясь сонно, лениво, пьяно. — Как же вкусно ты пахнешь.
Сердце сжалось, когда её губы заскользили вниз по животу, издавая томительные стоны и посылая электрические сигналы туда, где напряжение и так почти достигло предела. Эти звуки сводили с ума.
Я рисковал и вовсе потерять разум с этой девчонкой.
И разум, и самообладание, и осторожность — всё летело к чертям.
Она выдохнула, подняв лицо. Меня коснулся запах спелых яблок, горького шоколада и жареного миндаля шестилетнего кальвадоса, что она пила вместе со мной. Её волосы пахли холодной мятой шампуня. А лёгкую ваниль её кожи я не спутал бы ни с чем на свете.
— Что ты делаешь со мной? — прошептал я чуть слышно и подтянул её вверх, разворачивая к себе лицом.
— Хочу, — выдохнула она.
Здесь и сейчас, путаясь в складках чёртовой простыни, эта самая соблазнительная женщина в мире подавала такой отчётливый сигнал чего именно она хочет, что я больше не мог этому сопротивляться.
Я провёл по мягким прядям её светлых волос, коснулся губами шеи. И поиграл кончиком языка с мочкой уха. Она была такой сладкой и такой грешной, эта Ника.
Я мог определить уровень гемоглобина по одной капле крови. Мог пробежать десять километров и не запыхаться. Мог два года жить единственной мыслью о мести. Мог сделать что угодно, но не мог оторваться от этой девчонки, когда её нежные требовательные губы впились в мои.
Спелые яблоки и несбыточные мечты. Вот на что сейчас она была похожа на вкус. Я держал её лицо в своих руках, и она опрокинула меня навзничь в прямом и в переносном смысле. Она снова застонала, двигая бёдрами вверх и вниз по всей длине моего возбуждённого члена. Я прижал её к себе. Мой любопытный язык глубоко впился в её рот. Руки сжали маленькие упругие ягодицы. Её набухшие грудки ткнулись в мою обнажённую грудь. И она оседлала меня, сжимая в невысказанной, но жадной, тревожной и соблазнительной просьбе.
Я вдохнул и проглотил ещё один её хриплый стон.
Дьявол! Эта девчонка играла с огнём.
Я хотел её так неистово, что не собирался щадить. Я грубо перевернул её на спину. Прижал всем телом к кровати. Смял её губы поцелуем. Эта чёртова горячая девчонка не сможет завтра ходить, но будет знать, как искушать меня. Как доводить до исступления.
В гробу я видал сегодня осторожность.
В ответ на мою грубую ласку она улыбнулась. Её руки взметнулись вверх, приподнимая, поправляя чёртову простынь и упали за головой, демонстрируя полное подчинение.
Возьми меня… как хочешь? Ты это хочешь сказать, сладкая моя?
Я ведь возьму.
Как ты чертовски красива, Ника!
Я был старше на целую жизнь. Но никогда и никого не хотел так.
Мои губы прижались к её телу, навсегда привязывая к себе.
К чёрту штаны. Я сбросил их, обнажая все девять дюймов горячей плоти, все двадцать три сантиметра пульсирующей от возбуждения длины.
Захватил губами тонкую кожу на её шейке, проложил дорожку поцелуев до уха, потом снова спустился вниз. Прикусил.
Мурашки побежали по её коже. По шее, груди, рукам.
Она ахнула и выгнулась, когда я провёл рукой по внутренней поверхности её бедра и поднялся выше — по тонким трусикам из чёрного кружева. Я отодвинул их в сторону и пальцем погладил тёплую влажную кожу.
— Только осторожно, — прошептала она, открывая глаза. — Я никогда не делала этого раньше.
Дьявол! Что?!
Я словно на полном ходу нажал на тормоза.
Они заскрипели, и меня понесло юзом, в клочья сдирая покрышки.
Что?!
Я убрал руку и внимательно посмотрел на неё.
— Ты никогда... не делала… чего именно?
И смущение, что заалело на её щеках было красноречивее слов.
— Я девственница, — прошептала она чуть слышно.
Дьявол! Я попаду отсюда прямо в ад.
— Как это вообще возможно? — не веря собственным ушам, покачал я головой. — Посмотри на себя. Что никто никогда не пытался затащить тебя в постель?
— Пытался, — виновато пожала она плечами.
О, боги! И я едва не уподобился тем трём отморозкам, что её чуть не изнасиловали.
Блядь, в аду меня ждёт самый глубокий котёл. И я всё ещё лежал на ней, с хером в полной боевой готовности наголо.
Нет. Пусть будет миллион причин, по которым я должен оказаться в аду, но эта не станет одной из них.
Никаких девственниц и чужих жён. Никаких!
— Нет, детка, — накинул я на неё одеяло. Поцеловал в макушку. Вылез из-под чёртовой простыни и спрятал свой гордый тяжёлый пенис в штаны.
Нет.
Глава 31. Ника
Я открыла глаза.
Утренний свет проникал сквозь прозрачные шторы.
Голова гудела. Во рту — словно в пустыне насрали кошки.
И это стало чёртовой традицией: я просыпаюсь с головной болью в душевных муках в доме Алана Арье.
Что, твою мать, было в этом кальвадосе?
И ведь не сказать, что я никогда не пила. Но никогда я не была настолько пьяна, чтобы умолять мужчину заняться со мной сексом. Иначе до двадцати одного года я бы точно не дожила девственницей.
Может, этот чёртов Алан Арье так на меня действовал?
Но уж точно ни один другой мужчина на его месте не отказался бы.
А он отказался.
Святая инквизиция! Чёрт, чёрт, чёрт!
Чёрт!
Его «нет» было таким трогательным и таким унизительным одновременно. Радость от того, что он этого не сделал, наполняла благодарностью моё сердце. Но стыд был в тысячу раз хуже того, когда он надел на меня трусы, притащив с чёртовой скотобойни.
Утренний свет слепил. И серебристо-серые стены оттенка свитера, что был вчера на Алане, казались седыми. Се-ды-ми. Седина — старость — разница в возрасте. Недолго думая, составила я смысловой ряд. Он назвал меня «детка» и поцеловал так, словно я была ребёнком, над которым он чуть не надругался.
Какой кошмар! Я натянула одеяло до самого подбородка. В его чёрных как смоль волосах не было ни одного седого волоска. Но, подозреваю, после сегодняшней ночи они появились.
«Вот только сейчас водички бы!» — я повернула голову к тумбочке у кровати и обомлела.
Стакан воды, две таблетки растворимого аспирина. Но всё это была такая ерунда, по сравнению с тем, что там стоял мой тощий Цветок.
Мой любимый несчастный Цветок.
Единственное живое существо, выжившее в моём запущенном доме.
— Привет, задохлик, — едва сдержала я слёзы.
Он привёз мою жизнь сюда, Его Сиятельство Алан Великолепный! Мои вещи в большой спортивной сумке, моё снотворное с кожистыми листьями и единственного друга, что у меня был.
Ему было не всё равно. Он же это хотел мне сказать?
— Мой герой! — погладила я пыльный листик, и сейчас совсем не Цветок имела в виду.
А того, кто, похоже, так и не смог уснуть после бутылки кальвадоса и неудачного секса, тогда как я спала как младенец.
— И он меня одел, — натянула я на груди знакомую бесформенную футболку. — Снова.
