Такая маленькая и такая серьёзная. У меня щемит за грудиной от непередаваемой нежности. Моя малявка.
После разговора с матерью она успокаивается и уже не смотрит на меня гораздо спокойнее, без подозрения. Почти. Я плавно выезжаю с парковки, краем уха слушая, как мои дети болтают, то обсуждая какой-то мультик, то перескакивая на тему игрушек, то вспоминая, что было в саду. Я еду аккуратнее, чем обычно, потому что дочь пристегнута кое-как, и когда мы добираемся до торгового центра, первым делом направляюсь в магазин за вторым детским креслом. Ребята идут за мной как два хвоста, держатся за руки и так ненавязчиво разговаривают про торт, всеми силами намекая, что папаша обещал вкусное, а вместо этого поперся непонятно куда.
Я помню, но сначала кресло. Безопасность превыше всего.
Кресло беру такое же, как у сына, только не серое, а бежевое, и сразу устанавливаю его на заднее сиденье. Пристегиваю дочь по всем правилам, намертво, потому что теперь Маринка часто в нем будет кататься. Даже если кое-кто будет против.
Потом мы отправляемся в супермаркет, где я подвожу детей к витрине с тортиками, и они, словно сурикаты, начинают крутить головами, рассматривать сладости, и в итоге на удивление синхронно останавливают выбор на чем-то шоколадном, украшенном позолоченными грецкими орехами.
После этого я заворачиваю в отдел фруктов и набираю там всяких яблок, бананов, мандаринов. В итоге довольные, с тележкой полной всяких вкусняшек, мы направляемся к кассе, и там еще Серега выпрашивает по шоколадному яйцу. Гулять так гулять.
— Какой у вас папочка заботливый, — умиляется кассирша, наблюдая за тем, как эти двое вьются возле меня.
Сын гордо выпячивает грудь, а Маришка надувает губы и тихо выдает:
— Это не мой папа.
Вот честное слово, как серпом по яйцам.
— Да? — продавщица смущается. — А так похожи, прямо как близняшки. Я подумала…
Под моим мрачным взглядом она затыкается и не договаривает о том, что же она там такое умное надумала. К счастью.
— Это дядя Денис, — снова поясняет серьёзная девочка. — Папа Серёжи. Мы дружим.
— Здорово, — уже скупо отвечает женщина, сосредоточенно пробивая товары и больше не глядя на детей.
Поганое ощущение. Просто наипоганейшее. Когда стоишь рядом со своим ребёнком, и он так уверенно произносит «это не мой папа». В тот момент я чуть не ляпнул «конечно, твой», остановило лишь то, что обещал Жене не торопиться, да и шумный проход возле касс совсем не то место, где надо признаваться маленькой девочке в том, что ты ее отец. Поэтому заткнулся, скрипнул зубами, поглубже затолкнул недовольство и начал распихивать продукты по пакетам.
Всему свое время. Все равно уже никуда они от меня не денутся. Ни Женя, ни мелкая егоза. И расскажу, и обниму, и постараюсь наверстать все те годы, что повели порознь.
После магазина снова идем на парковку. Сын с одной стороны за пакет держится — помогает нести, Марина с другой. Такие два маленькие, сосредоточенные, сопят от усердия.
Уже возле машины я отдаю команду:
— Стойте здесь.
Пока запихиваю пакеты в багажник, они стоят в сторонке.
— Теперь залетайте, — распахиваю заднюю дверь и помогаю забраться сначала одному, потом второй. Пристегиваю их, проверяю, все ли в порядке, и сажусь за руль, а они сосредоточенно шелестят фантиками. Сейчас изгваздают всю обивку шоколадом, но мне плевать, главное, что они оба рядом, со мной.
Мы снова перезваниваемся с Женей. Она совсем печальная, но не жалуется. Ее больше волнует, как там дочь. Не плачет ли, не боится, не прячется ли. Тогда я тайком снимаю видео, где Маришка довольная ковыряет игрушку из киндера и смеется, и пересылаю взволнованной матери.
— Не балуй ее! — строго произносит Женя.
— Почему?
Не отвечает, но я и без слов понимаю, что она имела в виду. Женя не верит, что я в их жизни надолго. Очень зря. Очень. Но тут не словами надо доказывать, а делом, поэтому больше не продолжаю эту тему — незачем.
* * *
Мне кажется, я неплохо справляюсь.
Накормил, напоил, умыл, мультики включил. Красавец. Сижу в кресле, в углу комнаты, не отсвечиваю, а дети копаются на ковре, разбирая большой конструктор.
Для Сережки это обычное дело, а у Марины глаза огромные, светятся, она аж трясется, когда детальки разбирает. Понимаю, что у нее таких игрушек никогда не было, и становится стыдно, и оправдание, что я не знал о ее существовании, не работает — все равно в груди давит.
Женька, конечно, балует дочь, покупает все, что в ее силах, но я прекрасно понимаю, что наши возможности не равны. Упрямая. Могла бы давно сказать, подать алименты, да что угодно, а она вместо этого играла в партизанку.
Знаю, что обидел тогда ее очень сильно, но все равно царапает. Мы же могли как-то все решить…
Не могли. Зря себе вру. В нашей ситуации никакого решения не было. По крайней мере, тогда. И мне чертовски жаль, что заложником этой ситуации стала маленькая девочка.
Она такая изящная, как фарфоровая статуэтка. Я не могу насмотреться, и руки сами тянутся то к хвостику, забавно торчащему на макушке, то к румяной щеке. Маришка сначала относится ко мне настороженно, но потом окончательно успокаивается и улыбается, становясь еще больше похожа на мою мать.
Меня просто крутит, когда наблюдаю за их играми. Неправильный я мужик какой-то. Вместо того чтобы с друзьями по барам мотаться, я прусь от того, что провожу время с детьми. Таньку, кстати, всегда бесило, когда я с Серым Волчком чем-то занимался. Играл, читал, лепил какую-то фигню из пластилина. Она всегда морщила свои накаченные губищи и ворчала: лучше бы женой так занимался. Проблема в том, что эта жена мне совершенно не нужна.
Я чуть ли не красным карандашом обводил в календаре дни, оставшиеся до того счастливого момента, когда нас разведут. Освобожусь от этих оков и займусь налаживанием отношений с Женей. Мне надо много исправить, пробить ту стену отчуждения, которая выросла между нами за эти годы. Вернуть ее.
Работы предстояло много, но я ждал этого с диким
