Глава 37
Возвращение в Найтингейл-Хаус было чудесным. Ее ребенок казался ей самым красивым. Конечно, для каждой мамы свое дитя — лучшее. Но все кругом тоже умилялись пушку темных волос и выражению лица на маленьком личике. Кристофер никогда не плакал. Когда остальные мамочки не спали ночами, отчаянно пытаясь успокоить своих малышей, Пегги лишь склонялась над сыном, поправляла одеяло, связанное ею, и любовалась ангельским личиком. Она часами могла наблюдать за движениями его век в неведомых ей снах ребенка.
В течение следующих шести недель она открывала для себя все новые выражения лица мальчика. Однажды сидя с ним под большой цветущей магнолией, она впервые увидела улыбку малыша. Ему было всего лишь пять недель и один день. Момент близости заставил сердце матери затрепетать. Ей хотелось, чтобы бабушка тоже смогла увидеть его и полюбить. Но навещая их, женщина отказывалась видеть внука, настаивая на помощи персонала.
— Кем он был, Пегги? — как-то раз неожиданно спросила ее мать. — Отец, я имею в виду. Я думаю, мы должны знать.
В самом начале родители предположили, что это был Джон Эстли — соседский мальчик, с которым Пегги играла на улице в детстве. В подростковом возрасте юноша неоднократно приглашал ее на свидания. Она всегда вежливо отказывалась, так как у нее не было чувств к нему, но отец подозревал мальчика в темных намерениях. Пегги немедленно разрушила миф об отцовстве соседа. А впоследствии Джон сделал предложение девушке, работающей в клубе Pavilion для игры в бинго. И это заставило ее родителей признать, что она говорила правду.
— Все могло бы быть иначе, если бы мы с отцом знали заранее, — сказала ей мать.
Едва ли. 1963 год был годом, когда четверо парней из родного Ливерпуля ураганом ворвались в мир и покорили его. Но культурная революция, которую представляли «Битлз», так и не дошла до дверей родительского дома Пегги. И вряд ли когда-либо там появлялась.
***
Он был актером, исполняющим небольшую роль в «Пиратах Пензанса» в течение двух недель в театре The Empire летом 1962 года. Хотя актерский состав редко смешивался с персоналом, девушке было поручено помогать за кулисами. Именно в это время кишечная палочка привела к тому, что несколько членов съемочной группы заболели. Во время репетиций Пегги раздавала прохладительные напитки, когда он впервые подошел к ней.
— О чем они думали, когда поручили такой девушке, как ты, подавать чай? — спросил он, когда она предложила ему напиток.
Пегги покраснела.
— Девушку… как я?
— Ты слишком красива, чтобы быть за кулисами. Тебе нужно играть главные роли.
— Я работаю в театральной кассе. — Она тряхнула головой, злясь на свой дрожащий голос.
— Потому что ты красивая, умная и хорошо ладишь с людьми?
— Ну, я стараюсь.
Он был откуда-то с юга и называл себя Джек Ньюман — сценический псевдоним, сочетание имен двух его кумиров: Джека Леммона и Пола Ньюмана. Аристократичный, с лохматыми волосами, как у Пола Маккартни. Такая прическа, по мнению отца, предвещала крушение общества. Но Пегги находила юношу экзотичным и опытным, хотя тогда для нее любой, родом не из Ливерпуля, попадал в эту категорию.
Каждый полдень он встречал ее. Приходил между репетициями, пока она работала.
— Рядом с тобой он словно растерянный щенок, — как-то сказала ей подруга Барбара, но Пегги так не считала.
Она была польщена его вниманием, и каждый раз перед сном вспоминала его настойчивые и дерзкие ухаживания.
— Надеюсь, ты придешь на последнюю вечеринку? — спросил он за день до финального выступления. — Ты теперь часть команды.
Вся производственная компания планировала переехать в Бирмингем, но амбиции Джека уходили далеко вперед, до самого Голливуда.
Получив приглашение, она была на седьмом небе, но тут же подумала о родителях. Представить невозможно, как она посмеет отпроситься у них, в отличие от ее двадцатилетних сверстников.
— Не нравятся вечеринки? — поддразнил он.
— О нет, дело не в этом. — Согретая теплом его глаз, она больше не могла сопротивляться.
Солгать матери в первый раз оказалось на удивление легко. Девушка буднично сообщила, что босс настоял на сверхурочной работе на вечеринке в саду местного театрального импресарио Питера Кру. Повторить ложь отцу было выше ее сил, иначе бы просто умерла под его взглядом. Безоговорочно любя, она очень хотела, чтобы он стал менее строгим и более современным. Отец не одобрял вечеринки, считая их иностранщиной и ругался, наблюдая сквозь сетчатые занавески за шумными соседями, в канун Нового года распевавшими на улице «Auld Lang Syne». [49]
Начало сентября порадовало бабьим летом, когда температура поднялась до двадцати восьми градусов. После нескольких холодных и мокрых месяцев тепло шокировало организм, о чем свидетельствовали потерявшие форму волосы матери. Пегги ушла из дома на вечеринку после чая, как раз перед началом шоу Juke Box Jury.
Шагнув за кованые ворота викторианского особняка, она, абсолютно недовольная своим внешним видом, была комком нервов. Остальные девушки — утонченные, модные, уверенные в себе, — походили на Джеки Кеннеди или Бриджит Бардо. Она же чувствовала себя скучной и унылой. Бросив грустный взгляд на свою блузку, которая еще дома ей казалась вполне симпатичной, Пегги поняла, что выглядит, как ее мать. Захотелось повернуться и убежать обратно.
— Привет! — Джек с бокалом в руке поманил ее внутрь, мягко и сладко улыбаясь. — Я принесу тебе выпить.
Жара и the Babycham [50] ударили ей в голову. Движения стали неуверенными. Она хихикала, словно выпускала мыльные пузырьки. Все остальные, казалось, чувствовали то же самое, словно находились на отдыхе в отпуске.
Пегги не стала первой девушкой в мире, которая на заре тайком вернулась в отчий дом. Утверждать, что именно кавалер соблазнил ее, неправильно. Она тоже бросала на него взгляды Элизабет Тейлор, умышленно проводила рукавом по его руке, соблазняя.
Вскоре молодой человек со спутанными волосами на затылке, с красивым уютным акцентом уехал за мечтой в Голливуд попытать удачи в качестве актера. Конечно, он не скрывал от нее, что Америка — часть его грандиозного плана. Девушка была в курсе. Несмотря на все усилия, ей не удалось найти в театре его адрес для писем, как она надеялась. Поэтому письма, которые Пегги писала ему, оставались неотправленными. После того рокового вечера она больше никогда не увидит Джека Ньюмана.
***
Десять с половиной месяцев спустя настал день, который Пегги пыталась безуспешно вычеркнуть из памяти.
Первым делом с утра появился врач, чтобы дать успокоительное. Но острая тревога переросла в размытое чувство отрешенности от реального мира. Девушка была странно, даже неприятно спокойна, пытаясь бороться, но не находя сил, словно спала на ходу.
Она все сделала так, как ей сказали. Искупала Кристофера, одела его в сшитый ею костюмчик. Взяла его на руки, через плечо перекинула связанное ею одеяло со звездами на случай, если ему станет прохладно. Малыш был весел и бодр, его глаза сияли любопытством и невинностью, а маленькие ручки были сжаты в кулачки, словно готовясь принять вызов мира.
Пегги была удивлена, увидев отца, приехавшего с матерью на такси. Он все больше молчал, но каждый раз, когда автомобиль подбрасывало на кочке, бросал взгляд на Кристофера. В детстве Пегги думала, что никогда никого не полюбит так же сильно, как отца — сурового и недоступного. Все, что она хотела, — чего когда-либо хотела — это отцовское внимание и одобрение. В редких случаях, когда он позволял ей сидеть на коленях, или когда слушал ее чтение, девочка была счастлива. И только теперь, сидя в такси и слушая лепет Кристофера, в первый раз осознала, что теперь появился другой человек в ее жизни, которого она любит больше. В миллион раз больше.
