по крайней мере. Выдавливаю из себя фальшивую улыбку и смотрю на нее в упор, сдерживая бурный поток ругани, которая могла бы вылиться ей на голову, не будь рядом мамы.
— Ты бы закатала тоже. Дальше того, кто был первым и останется последним, вряд ли уйдешь, — я очень жирно намекаю на Савву и подслушанный разговор.
Ее губы распахиваются, глаза становятся шире, брови ползут наверх — и все это за считанные секунды. Софа достойно, что уж там, выдерживает удар, если судить по разрывающим ее эмоциям и напускному спокойствию, которое пытается демонстрировать. Она какое-то время переваривает смысл сказанного и только лишь после выдыхает.
— Да пошла ты, — шипит на меня протяжным «ш-ш».
— Аргументированный ответ.
— Плевать, он не будет с тобой. Просто уясни, поняла?
— Я сучий язык не понимаю.
На этом запас змеиного яда у Софы заканчивается и, смешно топнув ногой, она удаляется. Разворачивается на каблуках, откидывает назад белые пакли (а без укладки они похожи именно на пакли) и шагает к такси, на котором уезжает в закат. Шутка, сейчас только полдень субботы, хотя занавес и титры для пущего эффекта здесь бы не помешали. Если бы еще за волосы друг другу потаскали, точно киношная сцена бы вышла.
— Едем? — слышу я мамин голос, когда меня тянет обернуться к дому Бессоновых, чтобы хотя бы разочек, хоть бы мельком взглянуть.
— Едем, — бормочу я, сдержавшись из последних сил. Обхожу машину, которую мама взяла в аренду, прилетев домой, и сажусь, не имея ни малейшего желания обсуждать то, что сейчас произошло. Так и молчу всю дорогу, пока мама, не заводит разговор на одном из долгих светофоров.
— Этот мальчик не для тебя.
Я даже не сразу понимаю, что она так быстро все разгадала. Втягиваю воздух через нос, чтобы изобразить спокойствие, и улыбаюсь уголками рта. Я дочь своей матери и, когда надо, всегда сумею притвориться удивленной.
— А поподробнее?
— Со мной-то в эти игры не играй. Я помню, как ты на него смотрела, еще когда мы переехали. Я все видела.
— Какая ты внимательная, — не хочу, но раздражаюсь я.
— Не дерзи. Я желаю тебе лучшего. — Она не отрывает взгляда от дороги, но меня все равно пробирает от этой темы до костей. Даже потряхивает, и я сильнее сцепляю пальцы в замок, это создает иллюзию контроля. — Этот мальчик не подходил тебе раньше, тем более забудь о нем сейчас. Слишком сложно все. Я не хочу, чтобы тебе потом было больно.
— Можешь не переживать, он никогда… — Что, не полюбит меня? Даже язык не поворачивается это сказать. — Не после всего.
Я тянусь к дисплею и делаю музыку громче.
— С его-то характером, — непонятно кому отвечает мама, — даже если полюбит…
Что будет, даже если Бессонов меня полюбит, мама не договаривает, а я не спрашиваю, пусть и хотела бы знать.
Спустя час я сижу на собрании группы поддержки семей алкоголиков и слушаю о принятии на себя ответственности за поступки зависимого человека. Молодая девушка, выслушав психолога, рассказывает о том, что часто отмазывала перед начальником своего парня, когда тот с утра из-за похмелья не мог выйти на работу.
— Это значит, что вы незаметно для себя поощряете его продолжать вести прежний образ жизни. Вы создаете ситуацию, в которой человек сам не несет ответственности за свои поступки.
Я слушаю доктора Умника в очках и вспоминаю, как не один раз отвечала на звонки из издательства, потому что папа регулярно забивал на чужие рукописи, объясняя это тем, что нащупал нечто важное для своей будущей книги, а по итогу не писал ничего. Некоторые из рецензий делала за него я, чем, видимо, «поощряла его безответственное поведение», как заявил бы мне психолог.
И без того подпорченное Софой настроение стремительно падает, когда я перебираю в голове все, что произошло. После того как папу прокапали в больнице, и он очнулся, то засмеялся на осторожный вопрос психиатра, не хотел ли он причинить себе вред. По его версии, он «слегка» припил, чтобы не упустить вдохновение, а потом просто подавился таблеткой, пытаясь избавиться от жуткой головной боли. Анализы это подтвердили, показав высокую концентрацию алкоголя в крови. Никаких других препаратов не обнаружилось, но радоваться я не смогла.
Это был предел, я физически его ощутила. Когда просто не можешь больше терпеть, притворяться, все прощать. Я не выдержала. Впервые за последние месяцы я сорвалась, потому что звонкий шепот Бессонова никак не шел из головы, а папа все продолжал изображать святую невинность. Он говорил со мной о случившемся так, как будто меня не было в ту ночь на месте и я ничего не видела. Так, словно машина, стоявшая в гараже со смятым багажником, которым отец въехал в кирпичный забор в трех домах от нас, и правда все сделала сама.
— Ты был там! Ты был за рулем пьяный! Я видела, как дядя Саша выкинул пробку от бутылки из салона! — наконец высказала я папе то, что съедало меня изнутри.
Оно сидело опухолью в моем теле и выкачивало из меня жизнь. Я, как могла, игнорировала факты, считала предателями собственные глаза. Но как бы ни хотела верить в папину невиновность, как ни старалась забыть все, я не могла. Не получалось.
— Я уснул, ясно? Я уснул! Спал! Я бы никогда… — Прежде я не видела такого отчаяния в его глазах.
После, наконец, папа рассказал мне все. Как тем вечером он поехал в ближайший магазин за бутылкой, потому что в доме не осталось алкоголя. Как по дороге обратно звонил маме, а ему угрожал ее новый мужчина. Как, плутая по дворам в расстроенных чувствах, папа начал пить прямо в машине и остановился в квартале от дома, чтобы я не увидела его, когда буду возвращаться с прогулки. Он пил в компании ретро-радио и не заметил, как уснул в заглушенной машине, которую не поставил на ручник. Она медленно скатилась назад по склону и в какой-то момент сделала резкий крюк. В какой-то безумно неудачный момент, когда Наташа шла после работы из магазина с пакетами продуктов, что разлетелись по округе после…
— Я очнулся, когда врезался задом в забор, а дальше… Дальше ты все знаешь сама. Я даже не помню, ты понимаешь? Я не видел и… Я ненавижу себя, понимаешь? Она… она была самым добрым
