Что такое, не с той ноги встал?
Я не видел его почти два дня, у нас были разные задачи. Он занимался документами и деньгами, я слушал записи рабочих совещаний по проекту, чтобы владеть последней информацией. Информация от меня на такие совещания попадает удаленно, я лично в них никогда не участвовал, все только через нашего босса, которому докладываю лично.
На предположения Лугового никак не реагирую, играть с людьми в кошки-мышки и находить их слабые места — его способ устанавливать контроль, но еще в первый месяц совместной работы он понял, что развести на подобную херню меня будет его тотальной ошибкой. У меня нет и не было слабых мест. Луговой знал, уйду либо я, либо он, и у второго варианта шансов было в разы больше, ведь я уходить не собирался. Сейчас же он смотрит на меня слишком внимательно, и дать ему понять, насколько в действительности дерьмовое у меня настроение — будет уже моей тотальной ошибкой.
У него не хватит воображения, чтобы представить, почему уже второй день я раздражаюсь на любое говно, с которым сталкиваюсь. На мелкое или крупное, разницы нет. Его воображения не хватит, и это самое главное.
Высосав всю воду из бутылки, иду в раздевалку, на ходу спрашивая:
— С дольщиком что?
— Я подумал, зачем тебе промежуточная информация, — идя следом, отчитывается. — Ищем, роем землю, все как велено.
— Что по срокам?
— Неделя, может меньше.
Информация отличная, но в ответ на нее стискиваю зубы, переваривая вспыхнувший в голове сигнал — слишком мало времени, чтобы ждать, когда женщина, которую я мечтаю видеть, слышать, трогать и трахать, хоть раз сама сделает ко мне первый шаг.
Я не знаю, когда это стало таким важным, зато знаю, что она его не сделает. Она закроется и спрячется, вот как она поступит. Мне не нужно знать ее десять лет, чтобы быть в этом уверенным, и у меня только два выхода: оставить все как есть, или не оставлять. Именно то, что я не могу принять решение, выводит из себя.
В раздевалке кроме нас двоих никого. Это отельный спортзал, здесь преимущественно никого, кроме меня, не бывает. Достаю из шкафчика сумку и бросаю на скамейку, пока Луговой располагается на свободной, спрашивая:
— У тебя будет встреча с губером?
— Будет, — отвечаю, стягивая с себя мокрую одежду и трусы.
— Когда? Не хочу быть навязчивым, но мне нужно понимать…
— Не раньше, чем все будет готово. Полностью, — обрываю его. — Ему тоже не нужны промежуточные результаты.
— Ясно-ясно…
Взяв полотенце, голый иду в душевые и встаю под воду, упираясь в стену рукой.
Как только мы найдем дольщика, я вылечу к нему, скорее всего без каких-либо уведомлений. Мы уже знаем, что это престарелый бизнесмен из тех, кто стояли у истоков. Ему принадлежит больше ста объектов здесь, в городе, и он давно отошел от дел, ударившись в меценатство и познание себя, то есть превратился в, блять, философа-аскета с золотым парашютом за плечами, так что если он и жрет только хлеб с сыром, то сыр у него с плесенью. Это будут переговоры из разряда “я пойду тебе навстречу, если ты мне понравишься”, муторное дерьмо, исход которого в процентном соотношении равен пятьдесят на пятьдесят. Если руку сюда приложил еще и Чернышов, то тридцать на семьдесят, и семьдесят — это не в мою пользу. У меня антипатия к правилу “решай проблемы по мере их поступления”, я стараюсь проблем не создавать, но здесь, судя по всему, придется ориентироваться по ситуации.
Пятикилометровая дистанция ощутимо приглушила мою потенцию на сегодняшний вечер, это и было целью: выжать из себя по-максимуму, чтобы не дрочить в одиночестве, но даже без стояка в башке чище не становится. Я представляю красные веревки на белой гладкой коже, нежное податливое тело в своих руках, и меня опять накрывает голодом.
Я не знаю, что с ним делать, и не знаю, на что готов пойти, чтобы его удовлетворить.
Сделай Мария Новикова свой первый шаг мне навстречу, я бы не смог ей отказать, но уверен, если этот шаг сделаю я сам, с огромной вероятностью получу в ответ “нет”, ведь она уже решила, что ей лучше держаться от меня подальше, и меня бесит то, что я не могу с этим спорить.
Кирилл
— Извините, у нас тут нельзя курить…
Обернувшись, смотрю на вышедшую из дверей автосалона девушку-администратора. Она колотится от ветра, переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в черный пиджак, но не уходит, дожидаясь, пока затушу свою сигарету.
Сделав затяжку, выпускаю дым в сырой вечерний воздух и тушу сигарету об урну, после чего молча направляюсь к своей машине, которую пять минут назад выгнали на стоянку перед входом после недельного ремонта.
Перед тем, как тронуться, с минуту смотрю на лобовое стекло, по которому лупит дождь.
Я не знаю ни одной конкретной материальной вещи в своей жизни, к которой был бы привязан в каком-то ностальгическом смысле.
Ни. Одной.
Если авиакомпания вдруг потеряет мой чемодан, мне будет абсолютно плевать, но в кармане пальто до сих пор звенит охапка мелочи, которую все еще не отправил в мусорное ведро, и я просто уверен — даже когда покину этот город, обнаружу эти монеты все там же — в своем долбаном кармане, потому что таскать их там мне, по необъяснимой причине, все еще не надоело.
Достав из кармана телефон, листаю ленту уведомлений на тот случай, если что-нибудь пропустил.
Я нихрена не пропустил.
Бросаю телефон на пассажирское сиденье и включаю дворники.
Коробка передач ведет себя без нареканий, пока двигаюсь по городу, но решаю сделать петлю, чтобы в этом убедиться. Пару раз мне сигналят, я веду себя на дороге грубо, но сегодня на размеренную езду я не заточен.
Возвращению своей машины я радуюсь по одной единственной причине — она дает бесконтрольную свободу передвижений. Пользоваться услугами водителя для меня все равно, что предоставить в развернутом виде карту своих перемещений любому желающему, а мне не нравится быть как на ладони. Я ломаю любые ограничения вокруг себя, если могу их сломать, но никогда не забываю, что мне в любой момент могут указать на мое место. Я глотал эти тычки слишком долго, чтобы повернуть назад. Я знаю, куда карабкаюсь и делаю это в одиночку, потому что так мне проще.
Я никогда особо не нуждался в деньгах.
Моя мать преподаватель престижного столичного ВУЗа. Мое образование и
