— Эдвард? — позвал он. — Эдвард? — Уловив за спиной какое-то движение, Пьер быстро обернулся.
— Какого дьявола? — прорычал Эдвард, включая настольную лампу.
Увидев, что на Эдварде ничего нет, кроме боксерских трусов, Пьер смутился и попытался оправдаться:
— Я думал, что здесь никого нет. Я… Я хотел оставить записку!
Вид ненавистного кузена привел Эдварда еще в большую ярость.
— Вон отсюда, Хаугтон-Смайз! Или я за себя не ручаюсь!
Пьер быстро двинулся к двери:
— Хорошо, хорошо, извини!
И в этот момент из спальни послышался слабый голос:
— Эдвард? Что случилось?
Пьер повернулся и остолбенел: перед ним стояла Элли, изумленная увиденной мизансценой.
— Сукин ты сын, Гамильтон! — с перекошенным от злости лицом завопил Пьер. — Паршивый ханжа!
Элли отступила в панике, Пьер ткнул в нее пальцем.
— А ты! Ты — проститутка! Как ты могла? Грязная шлюха!
Он стал приближаться к ней. Глаза его яростно горели, и она закричала от страха. Он швырнул сумку на пол.
— Я искал тебя! Хотел умолять оскорбленную добродетель о прощении! Бог ты мой! А ты трахалась в это время! Ты больше не нужна мне, ты — неумытая, неотесанная, так называемая…
Сильный удар прервал его, и он повалился на пол. Тяжело дыша, над ним стоял Эдвард.
— Достаточно, Хаугтон-Смайз! — Он наклонился и поставил Пьера на ноги. — А теперь, ничтожный ублюдок, убирайся!
С этими словами он вышвырнул его из комнаты. С трудом контролируя себя, Эдвард шагнул вслед за Пьером, схватил его за воротник и поволок к лестнице.
— Мерзавец! Убирайся вон! И не смей попадаться мне на глаза!
Пьер с трудом поднялся на ноги и, забыв об осторожности, всхлипывая, пригрозил:
— Ты мне заплатишь за это, Гамильтон! Точнее, заплатит милочка Элли! Через две недели ты уходишь, забыл? И тогда увидишь, что случится! А пока вы трахаетесь, я буду ждать и помнить! — Он спустился по лестнице, прошел через холл и исчез в ночи, оставив им свою злобу и предчувствие неприятностей в их будущей жизни.
Пьер проснулся. Светало. Он лежал на кровати и ждал, когда уйдет затопивший его страх. Дотронувшись до лица, он снова ощутил боль. Синяки и ссадины сводили его с ума. Даже с закрытыми глазами он представлял, как сейчас выглядит — и это заставляло его страдать не только физически.
Повернувшись, Пьер взглянул на часы. Было без четверти шесть. Он вылез из кровати и подошел к окну. При слабом утреннем свете он увидел деревню, окутанную утренней дымкой тумана, и солнце, медленно подымающееся из-за холмов. Он опустил занавеску, накинул махровый халат и медленно побрел в спальню своей матери.
— Мамочка! — позвал он дрожащим голосом, — Мамочка, ты не спишь?
Пегги проснулась мгновенно.
— Нет! — Она повернулась к сыну, не снимая шелковой маски с лица.
— Что случилось? — В ее голосе прозвучало скрытое раздражение.
— Мамочка, мы можем поговорить? — пробормотал Пьер жалобным, умоляющим голосом. — Прости меня, но я не могу спать.
Пегги тяжело вздохнула и села, прислонившись к подушкам. Она содрала маску, открывая обрюзгшее и помятое после сна лицо, поправила прическу и взглянула на сына.
— Интересно почему?
Он присел на край кровати и, как ребенок, сложил руки на коленях. Она накрыла его руки своими.
— Иди ко мне, дорогой! Расскажи, что с тобой происходит?
Пьер колебался:
— Мне стыдно. Но я просыпаюсь в поту от ночных кошмаров. Я в отчаяньи!
Он опустил голову, а она погладила его по руке.
Если слух о том, что он застал Элли в постели с Эдвардом, разнесется по колледжу, то ему придется вернуть три сотни фунтов Паулю, а сам он станет объектом насмешек всего Магдален-колледжа. Подумав об этом, Пьер захныкал:
— Я чувствую себя униженным, мамочка. Я представить себе не мог, что она так поступит со мной. Она выставила меня дураком. Я чувствую себя так… так, как будто меня раздавили!
Услышав это, Пегги сжала ему пальцы и закудахтала.
— О, мой бедный мальчик! Отбрось все это! — Она взяла его за подбородок и заставила посмотреть себе в глаза. — Она никто, мой дорогой, запомни это! Постарайся выбросить из головы эту грязную историю. Забудь ее!
Пегги терзало чувство собственной вины.
Он взглянул на мать:
— Ах, мамочка, как мне тяжело!
Пегги, поглаживая ему руки, ласково успокаивала:
— Знаю, любимый, знаю!
— Но, мамочка! Что же со мной будет, если все раскроется? Ведь я не вынесу, когда пойдут разговоры об этом!
— Не огорчайся так, мой мальчик, даже если бы ты довел девчонку до смерти, то любой бы сказал, что ты сделал благое дело. — Пегги говорила уверенно, сама удивляясь, откуда в ней столько ненависти к этой девке. — Между прочим, я звонила леди Луизе Фокс; она готова рассказать всем и каждому, кто поинтересуется, что ты сам бросил эту дрянь. Кстати, Луиза собирается устроить этим летом домашний прием в твою честь.
Постепенно Пьер успокоился, волнение его улеглось. Когда Эдвард уйдет с дороги, Элли упадет так же легко, как поднялась, и никто ничего не узнает. Тогда все встанет на свое место, а он вернется к Луизе.
— Ты знаешь, мамочка, я чувствую себя гораздо лучше.
— Вот и славно. Это самая большая радость для меня. А сейчас иди в постельку и постарайся немного поспать. Мой бедный, дорогой сыночек прошел через тяжелые испытания и очень нуждается в отдыхе.
Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Пьер встал и послал воздушный поцелуй Пегги.
— Спокойной ночи, мамочка!
— Спокойной ночи, Пьер!
Совершенно успокоенный, Пьер вернулся в свою комнату и плюхнулся в постель. Через минуту он уже спал глубоким сном.
Желтая комната в Истлее наполнилась мягким золотым светом вечернего солнца, покидающего небо. Элли лежала в постели и безучастно наблюдала, как ветер, резвясь, гонял по бледно-голубому небу кудрявые облака. Ее мысли были так же беспорядочны, как и путь этих плывущих предвестников дождя.
Она знала, что находится в Истлее больше недели, но совершенно не помнила, что привело ее сюда. Это беспокоило и смущало ее. Единственным, что она ощущала ясно, было освобождение от какого-то тяжелого и грязного груза. И еще: она помнила Пьера.
Закрыв глаза, Элли попыталась восстановить в памяти предшествующие события, но напрасно. Мысли и воспоминания уходили, не оставляя следа. Вдруг она почувствовала, что как будто тает и исчезает вместе с ними. Элли с трудом открыла глаза и посмотрела на летнюю цветущую долину. Увидев это буйство красок и торжество жизни, она провела рукой по своей холодной щеке и решила, что мертва. Потом положила руку на сердце и услышала его слабое биение. Тогда она стала щипать себя и, почувствовав боль, поняла, что жива, но сильно больна. Она тихо заплакала, злясь на свою глупость, страх и беспомощность.
