— Ешь, Нурали, и думай, что мне сказать Шахерезаде?
— Не знаю, мой повелитель! — с неожиданным вызовом заявил тот. — Я ваша тень, ваш слуга! Откуда мне знать?
— Нурали, я спрашиваю тебя как брата. У меня теперь ближе тебя никого нет. Помоги мне. Что бы сказал лично ты?
— Лично я… — Нурали кашлянул. — Лично я вообще не ломал бы себе голову над такой проблемой: что сказать ребенку, которому и пяти лет нет. Тем более девочке! Ну уехали, улетели. Они же часто уезжали из страны.
— Но она ведь будет их ждать!
— Пусть ждет. Вырастет, сама разберется.
— Она никогда не простит мне вранья.
— Да она их забудет! — Нурали махнул рукой. — Вот увидишь, через полгода будет называть тебя папой.
— Ты серьезно?
— Слушай, не заморачивайся. Пойди сходи к ней. Увидишь родную кровь, самому легче сделается.
Гамид вздохнул и встретился с Нурали глазами.
— Очень хочешь повидать родственников? Прости, брат, но сейчас я не могу тебя никуда отпустить. Я один пропаду.
— Я и не прошу. — Нурали помолчал и добавил: — Я бы с тобой вместе к ней сходил, но она точно почует неладное, если ты с телохранителем заявишься на женскую половину. А ты не тяни, сходи. Дело говорю.
— Нет. — Гамид виновато улыбнулся. — Сначала посплю и часиков в восемь схожу. Как раз она проснется. Заведи мне будильник на половину восьмого.
Он провалился в сон, стоило лишь коснуться подушки. Потом сразу же заверещал будильник. И тут же Нурали, толкая его в плечо, громко крикнул:
— Гамид! Десятый час! Министр внутренних дел давно в приемной! Забыл? Ему назначено на девять!
Гамид вскочил, оделся. Бриться было уже некогда.
— Успокойся, — сказал Нурали, — у тебя траур. Имеешь право забыть про бритву.
— Еще чего! Пришлешь парикмахера ко мне, пусть побреет в кабинете, — раздраженно бросил Гамид, и день понесся быстроногим верблюдом.
Из своего кабинета он не выходил: выслушивал бесконечные доклады, рапорты, проводил консультации, комиссии, заседания, принимал решения, отдавал распоряжения. От вереницы сменявшихся людей рябило в глазах, голоса раздражали, и он даже сам не осознавал, каким чудом умудрялся вникать во все проблемы. Наконец оставшись один и разбираясь с какими-то бумагами, он зажег настольную лампу и вдруг понял — уже вечер, а он до сих пор не ел и даже не побрился!
Он тут же вызвал Нурали.
— Кажется, я просил прислать парикмахера?
— С самого утра сидит в приемной, мой господин.
— Так давай его сюда! Я не намерен больше пугать людей своей щетиной!
— Подождите, мой господин. Есть одна проблема.
— Ну пусть он бреет, а ты излагай! У меня выкроилось окошко, а я не могу в таком виде навешать племянницу!
— Может, в таком виде как раз и лучше. Она все знает.
— Вот как?! — Гамид со сжатыми кулаками взвился с кресла. — Кто ей рассказал?! Как ты мог допустить, чтобы…
Нурали перехватил его руки и сильно сдавил запястья.
— Тихо, тихо. Ты же сам рассказывал, как она любит смотреть телевизор и включает сразу, как только встает.
— О-о-о… — простонал Гамид. — Чтобы увидеть своего отца…
— Можешь меня казнить, но я от твоего имени запретил всем каналам пускать в эфир кадры с головой Тамили…
Шахерезада перестала есть, спать и разговаривать. Медики уверяли, что со временем последствия шока должны пройти, а в таком юном возрасте — достаточно скоро. Но и через полтора года девочка молчала, а ела и все-таки засыпала, только если рядом с ней был Гамид. Но каким образом уложиться в двадцать четыре часа, если ты должен руководить страной и одновременно выхаживать ребенка? Как ему это удавалось, Гамид едва ли сумел бы ответить. Он мечтал лишь об одном — выкроить себе для сна не четыре часа, а хотя бы пять. Во всех телевизорах дворца он велел завести на кнопку французский канал «Культюр» — никаких кровавых новостных программ, никакой рекламы, и ничего страшного, что малышка пока не понимает языка. Скорее выучит в дальнейшем.
И вот однажды в полдень, с месяц назад, он сидел рядом с Шахерезадой у себя в кабинете перед тарелкой каши и уговаривал ее проглотить хоть чуть-чуть, замирая при мысли, что если через двадцать две минуты он не войдет в тронный зал, то заставит ждать премьер-министра Дании.
На пороге возник Нурали.
— Ваше высочество! Явился Абу Рашид из нашего клана Ваха и нижайше просит об аудиенции.
Гамид чуть не взорвался. Ох уж эти дремучие дальние родственники! Неужели так трудно понять, что сейчас не Средневековье и нужно элементарно заранее обговорить дату и время? И какие такие могут быть у кочевников проблемы, чтобы их решал сам эмир? Но он только крякнул и произнес:
— Ладно, распорядись, чтобы пропустили. Пусть его покормят. Освобожусь — приму. Часа через три.
— Он уже в приемной. Я сам провел его через все ворота.
— Тогда давай его сюда! И в темпе! — рявкнул Гамид, мысленно радуясь возможности побыстрее отделаться от условного родственника, и заговорил нежно: — Шахерезада, девочка моя, ты только посмотри какая вкусная кашка! С инжиром, с абрикосиками! — Он зачерпнул ложку из ее тарелки, съел и с радостным видом зацокал языком: — Ай-ай, как вкусно, ты только попробуй!
И подумал: проклятье, до чего же есть хочется, а теперь уж точно не успеть перекусить до беседы с датским премьер-министром. Хотя можно вопреки протоколу угостить его чаем, дескать, традиция, и погрызть хотя бы печенья, а то легко и осрамиться на весь мир, если от голода заурчит в животе.
Нурали ввел старика-кочевника в неимоверно ветхом, пропыленном одеянии. От него определенно воняло. Гамид заскрипел зубами — только инфекции Шахерезаде не хватало. Зря он поспешил: ничего бы не случилось с этим грязным стариканом за пару часов его беседы с датчанином.
Старик поклонился, а Шахерезада вдруг вскочила и бросилась к нему.
— А где пери? Почему ты ее не привел?
Гамид онемел. Малышка заговорила! Молчала полтора года и вдруг заговорила не с ним, не со своим любящим дядей, а с каким-то диким немытым стариком!
— Потому что она еще не спустилась с гор, моя госпожа, — как ни в чем не бывало ответил Абу Рашид.
— С зеленых гор? — уточнила девочка.
— С зеленых. — Старик кивнул. — Моя госпожа хорошо знает эту пери с зеленых гор?
— Да! Она очень красивая! Изумрудная!
У Гамида сжалось сердце — «изумрудной пери» называл свою жену его брат.
— Так и есть. Она очень красивая, — подтвердил старик.
— Да! Да! — Шахерезада запрыгала и захлопала в ладоши. — Она придет и спасет! Моя изумрудная пери! А когда она придет?
