было, чтобы встречаться в общежитии. Нам и других мест хватало с головой.
А Семакин… сложно сказать, что ему в голову взбрело. Мы иногда встречались на кухне. Перебрасывались парой фраз. Ничего особенного. Но с Людой они горшки побили. Насколько я поняла, по инициативе самого наследного принца.
Чего он добивался, чего хотел – не знаю. Да и не допытывалась я. Как-то не до Семакина мне было, не до его разговоров, взглядов, мыслей. Я была переполнена Драконовым до краёв. Засыпала и просыпалась с мыслями о нём. Я позволяла себе мечтать, а когда слышала его голос – верила, что все мечты сбудутся.
Наверное, в своих счастливых фантазиях я взлетела слишком высоко, и однажды жизнь вылила на мою голову ушат ледяной реальности, отрезвляя и приводя в чувство.
Одним прекрасным утром я проснулась, чтобы опрометью выскочить в туалет: меня тошнило. Так сильно, что до белого фаянсового друга я добежала лишь чудом.
Глава 27
Алла
Небо перевернулось и упало под ноги. И по башке приложило меня в ходе своего падения. По-другому я себя не чувствовала. Именно так: небом трахнутая в самую маковку.
Я не сомневалась. Это вам не печенькой отравилась. Это последствия спонтанной страсти в гей-клубе. Ирония судьбы. Насмешка. Ребёнок из презерватива.
А Драконов ничего не помнит. А я… уверила его, что ничего не было.
Холодная вода немного приводит в чувство. А когда я отрываюсь от раковины, наталкиваюсь на пристальный взгляд Семакина.
– Что, Алл, тебе плохо?
Нет, я тут улыбаюсь и цветы нюхаю. Цветы жизни. Что за дурацкие вопросы. Наверное, он слышал, как я там над унитазом упражнялась, гаммы распевала, а потом следил за водными процедурами.
К счастью, он не язвил и не издевался. В голосе у Кирюхи – тревога. И глаза… непонятные какие-то глаза у него. Серьёзные чересчур, что ли.
– Всё хорошо, – утираюсь рукавом халата, – ты иди, иди, Кирилл, куда шёл.
– Алл, ну ты чего?
Собственно, у Семакина репутация скандалиста и, я бы сказала, сплетника. Нет, он не похож на девчонок, что с пеной у рта обсуждают всех, кто на язык попадёт. Этот фрукт делал всё намного тоньше и круче. Попасть Семакину на язык – это обрести в его лице личного хейтера. Там слово, там язвительное замечание – и с человека можно кожу снимать – сама сползает от Семакинского пристального внимания. А тут я… с утренней рвотой.
И я не могу закрыть ему рот. Не могу приказать, припугнуть, пригрозить. Нет у меня на Кирилла управы. А раз так – сутки-двое – вся общага будет на ушах стоять, обсуждая бедственное положение беременной не пойми от кого Жалейкиной.
В ушах так и стоит ядовитый голос Осиной: «Вот же! Тихоня! А сама пузо нагуляла!».
– Кирилл, всё хорошо, – постаралась произнести слова как можно терпеливее и мягче. На самом деле, мне не улыбалось ни разговаривать с Семакиным, ни объяснять, в чём дело. Как бы и так понятно, хотя всегда можно сказать, что, наверное, съела что-то не то.
– Алл, если тебе нужна помощь, ты только скажи, – он страдальчески сжимает губы и сглатывает нервно. Такое впечатление, что он отец моего ребёнка и ждёт, что я сейчас осчастливлю его радостным известием.
– Спасибо, Кирилл, я как-нибудь сама, ладно?
Он провожает меня взглядом. Стоит каланчой, подперев плечом стену. Как-то я не ждала от него ни помощи, ни сочувствия. Наоборот: плохо подумала. Где-то внутри царапается совесть, но я всё же поворачиваюсь и прошу:
– Если можно, никому не рассказывай о том, что видел.
Он оскорбленно вскидывается, руки у него в кулаки сжимаются. Но Кирилл лишь головой согласно дёргает. Получается у него как-то шарнирно, неестественно. Видимо, слова мои цепляют что-то в Семакинской душе. Знать бы ещё что…
Аркадий
Мать выбрала тактику изматывания. Больше она истерик не катала, с отцом, судя по всему, не поговорила. От грозного родителя – ни единого звонка или знака внимания, но булки расслаблять я не спешил.
С одной стороны, радовало его ослиное постоянство: если он говорил «вон», то вряд ли потом менял полюс своего отношения. Меня это тоже касалось. Допускаю, он приглядывал за мной, но ждал, когда я наиграюсь, приползу на коленях и буду слёзно просить о помощи. Но я тоже Драконов: упрямства мне не занимать, каяться ни в чём я не собирался. Меня всё устраивало.
Я привыкал жить скромно, подачек и от Пашки не принимал, хоть он и предлагал мне помочь.
– Знаешь, – сказал я ему после очередного настойчивого предложения помощи, – если я сейчас не научусь рулить самостоятельно, так и останусь амёбой.
– Ну что ты такое говоришь! – задирал он глаза к потолку и поднимал руки вверх. – Ты по определению не можешь быть аморфным существом! У тебя характер не тот – раз, ты всегда выкрутишься – два, и гордый, но бедный – это не про тебя, Арк. Ты не так воспитан. Сможешь заработать без проблем.
Собственно, он оказался прав, мой друг Пашка. Я усиленно ломал голову, где бы подзаработать ещё, кроме больницы. Времени у меня оставалось предостаточно, в суточные смены я втянулся, молодой организм вырабатывал энергию в усиленных дозах, и я никак не мог найти себе применение. И тут позвонил двоюродный брат Илья. Неожиданно.
– Слушай, – не стал он долгие разговоры вести, расспрашивать о здоровье матушки и злобном характере батюшки, о погоде мусолить не стал, а сразу же перешёл к делу, – выручай, а? Мы тут с другом и компаньоном дело общее открываем, человек нужен. И я подумал: ну зачем я буду кого-то со стороны брать, когда ты есть с тремя курсами экономического? Нужно бухгалтерией заняться. Нам некогда. А ты всё же свой и умный.
И я согласился. Из интереса и желания и здесь себя попробовать. А вдруг во мне талант умирает? С полами я уже разобрался – освоил профессию если не на «отлично», то на твёрдую «четвёрку» с плюсиком. На работе меня ценили. Местами прохода не давали.
