«Мы будем вызывать Ваську-огневика, – говорил отец, таинственно щурясь и подбрасывая спичечный коробок на ладони. – Но все должно получиться с первой попытки. Если не получится, – все, Васька обидится и не придет».
Ваську-огневика обижать не следовало. Он мог и с собой унести. В темноту и жуткую жуть.
Многое из того, чему учил Даню отец, ей знать пока не следовало. Но никакого фильтра для информации не было. Лишь устойчивая вера в необходимость добиваться успеха с первого раза. Как и вызывать Ваську-огневика, а потом отправлять его восвояси.
«Ты должна делать это самостоятельно», – твердил Арсений.
В какой-то момент самостоятельность стала нормой. Даню перестало пугать состояние, которое все чаще завладевало ее отцом. Проголодавшись, она могла зайти на кухню, где сидел отец, уткнувшись лицом в стол и крепко сжимая полупрозрачную бутылку с наполовину оторванной этикеткой. Придвинув стульчик к плите, она, вызвав Ваську-огневика, подогревала себе остатки того, что находила в холодильнике, или варила кашу из любой крупы, что валилась на ее голову с верхних ящиков при открытых в прыжке дверках. Иногда на пол вместо пакетиков с крупой падали тяжелые коробки. Они напоминали коробки из-под сока, вот только лилась из них вонючая бурда, зовущаяся вином. Такие коробки обожала мамочка. Покупала их через день. Значительные перерывы наступали лишь в периоды беременности.
Ирина держалась от Дани подальше. Сторонилась ее, вжималась в стену, когда дочь приближалась, и отодвигалась как можно дальше от стола, когда вся семья садилась кушать. Это напоминало одновременно и фобию, и брезгливость.
А вот с Кириллом Ирина вела себя иначе. Темно-русые кудряшки и большие голубые глаза вызывали в ней восхищение. Или как еще можно было назвать ее благоговейные взгляды и осторожные прикосновения к сыну? Он взял внешность матери, и Ирина смотрела на него словно в кривое зеркало. Может, это было нечто вроде самолюбования?
Что ж, в двенадцать лет Даня уже не была «папиной дочкой». Ругань из-за стены не мешала ей делать уроки или видеть сны, а разлитое по стойке на кухне или в мойке дешевое коробочное вино оставляло ее равнодушной.
После смерти Арсения Ирина впала в прострацию – превратилась в сомнамбулу с системой упрощенных автоматизированных действий. Иногда система давала сбой, и тогда женщина забывала даже о своих сыновьях – ее игрушечках, ее котятах, ее маленьких копиях. В такие времена пятилетний Кирилл, сурово хлюпая носом, уплетал стратегический запас Даниной тяп-ляп стряпни, а сестра следила за ним с покровительственным презрением. Затем шла кормить близнецов. Как могла. А она могла – ее научил отец. Как раз перед тем как исчез навсегда.
«И почему все только им?» – злилась Даня, наблюдая редкие моменты нежности, достававшейся братьям от матери: то прошепчет что-то ласковое на ушко, то коснется волос, то потреплет за щечку, – но все это неизменно доставалось мальчишкам. Старшенькая же продолжала оставаться невидимкой для Ирины.
Однако однажды ей все же пришлось стать частью жизни дочери. Той на тот момент уже исполнилось тринадцать.
Даня училась сносно – не скатывалась и не выделялась, – вела себя спокойно, была вежливой и не приносила неприятностей. Мышь среди мышей. Так удобнее всего было слушать.
И она никак не ожидала, что влипнет в неприятность. В один из осенних теплых дней Даня подзадержалась на школьном дворе. Очень уж ей приглянулся белоснежный котенок, бесстрашно шлепавший через весь двор к школьному стадиону. Она так залюбовалась вздернутым кверху хвостиком, что не услышала шум. Миг и ее окружила толпа девятиклассников. Самый рослый, нервно оглядываясь, сунул ей в руку зажженную сигарету. Со всех сторон неслось «Шухер! Шухер!», толпа нерешительно топталась на месте, кто-то выронил пачку сигарет из карманов. А Даня зачем-то продолжала держать сигарету, с сожалением провожая взглядом белоснежный хвостик. Так ее и поймал директор, совместно с завхозом совершавший свой рейд по школьной территории. Ее и тех девятиклассников.
Даня особо не отпиралась, и хорошая характеристика не изменила решение директора применить профилактические меры и к «самой маленькой из хулиганской группировки». Впервые Даню отправляли на районную комиссию по делам несовершеннолетних. А несовершеннолетних в этих бесславных походах обязательно должны были сопровождать их законные представители.
Поразительное событие. Мать впервые куда-то сопровождала дочь. В глубине души Даня была безумно счастлива, словно это была прогулка в кино или парк развлечений. Вечное равнодушие, а тут мама совсем рядом, на соседнем стуле, стискивает в кулаке уведомление о явке и напряженно прикусывает нижнюю губу. Пришла сюда ради нее. Ради Дани.
В ожидании своей очереди Даня разглядывала людей вокруг – детей и их родителей. Кто-то тихонько ругался, в очередной раз отчитывая свое чадо за провинность, кто-то тяжело вздыхал, а кто-то, окидывая яростным взором наполненный холл, готовился вылить тонну словесной грязи на членов комиссии, которые «несправедливо вызвали невинного ребенка на ковер и, мать-перемать их, оторвали безумно занятых родителей от работы из-за каких-то пустяков».
С другой стороны от Дани сидела женщина. От нее пахло очень знакомо. Пирушка накануне. Ничего сверхъестественного. Вот только выглядела она отвратно. Такая опухшая, будто закон тяготения действовал исключительно на ее кожу и тянул вниз с силой, как сырое тесто. Под глазами залегли синяки, а глазные яблоки были исчерчены мелкой красноватой паутинкой – лопнувшие сосуды.
Даня покосилась на Ирину. Удивительнейшее дело. Вчера мать выдула полбутылки водки, но это никак не отразилось на ее внешности. Ее тело обладало поистине поразительнейшими способностями. Сколько бы она ни принимала накануне, похмелье отражалось лишь на ее внутреннем состоянии. Снаружи она выглядела такой же бледненькой и милой. В больших глазах продолжала оставаться ясность. Губы, руки и остальное не дрожали. Обличающий запах загадочным образом выветривался. Оставалась лишь хрупкая привлекательная женщина. Аккуратно причесанная, одетая по моде, но безумно грустная и усталая.
Поймав пару сочувственных взглядов, направленных на Ирину, Даня представила, как она и мама смотрятся со стороны. Взъерошенная живая девчонка, с любопытством вертящая головой, и тихая прелестная мать с поникшими плечами – утомленная и словно придавленная тяжестью невзгод жизни.
«Бедняжка».
«Как же можно так позорить маму?»
«Никакой благодарности от этих детей».
Эти мысли легко читались во взглядах. Когда подошла их очередь, Даня уже пребывала в состоянии крайней настороженности, ожидая подвоха от всех и каждого.
Комиссия состояла из одних женщин. Они располагались за длинным столом, стоящим на возвышении. Та, что сидела посередине, походила на мопса. Округлое лицо, глубоко залегшие складки под глазами и перекошенные губы, создававшие впечатление того, что она брезгует находиться не только рядом с окружающими, но и испытывает брезгливость к самой себе. Остальные женщины выглядели более дружелюбными. Некоторые сидели в форме. Даня узнала форму полиции и прокуратуры.
При беседе Ирина вела себя очень тихо. Едва слышно отвечала на вопросы, плавно кивала, соглашаясь со всем и принимая советы, мягко улыбалась. Даня без утайки рассказала, как к ней попала сигарета, и в ответ получила короткую лекцию о вреде курения и необходимости быть более ответственной. Маме выдали какой-то документ, пояснив, что это не штраф, а всего лишь предупреждение – в целях профилактики совершения дальнейших правонарушений. Потом Ирину попросили выйти, чтобы комиссия могла еще немного пообщаться с Даниэлой.
– Не подводи свою маму, – мягко посоветовала ей пухленькая женщина, сидящая справа от мопса-председателя. – Она ведь тебе добра желает.
Даня равнодушно кивнула. Ее захватила мысль о том, что домой они тоже пойдут вместе – мама будет идти рядом с ней. Может, даже что-нибудь ей скажет. И в магазин надо тоже зайти. Молоко кончилось. А вчера она вообще отказалась от порции тушеной капусты в пользу голодного Кирилла.
