находишь в нем то, чего нет и не было в помине!
— Вот смотри, — сказала я, расставляя чашки, доставая заварник и выгружая из холодильника сыр, колбасу, остатки холодного мяса и консервацию: Никита, как и большинство подростков, всегда хотел есть, — то же самое можно сказать и о тебе: ненадежный, психованный, проблемный. Вечно лезет в драки. Дочь моя, с этим мальчиком не дружи!
Никита на миг завис, а затем гневно сверкнул глазами.
— Это видимая часть айсберга, — сделала я вид, что не заметила его реакции. Он очень болезненно реагировал на несправедливость. — То, что видят все. А все видят, что этот Васильев — ненадежный парень, постоянно во всякие истории влипает, то ему фингал навесят, то он кому-то присветит. Что из него, уголовника, вырастет?
— Ну ты не сравнивай! — вспылил Никитос. — Я не он! Я своих детей никогда не брошу!
— А если знать не будешь? Если девочка твоя не скажет тебе, что забеременела? Уедет в другой город, выйдет замуж за другого. Мало ли. Поругаетесь и разбежитесь. Вот и получится: вроде бы виноват, а вроде бы и нет. Не знаю, как другие, а я бы тебя оправдывала. И не считала, что ты сволочь, гад, тварь.
Никита дышал так, что, наверное, соседи слышали его надсадное дыхание.
— Эта история коснулась тебя непосредственно. Зацепила не краем, а вогнала штырь в самое сердце. Я тебя понимаю. И боль твою чувствую. Все непросто. И Олег виноват. В чем честно признался. Но жизнь по нотам не разложить, на калькуляторе не просчитать. И даже если просчитать, всегда может ошибка закрасться. Даже в самых крутых компьютерах сбои бывают. Нет ничего стопроцентно надежного, чтобы без ошибок.
— Все равно я его ненавижу! — выплюнул он зло. — И не собираюсь любить и понимать!
— Нелогично, но тоже верно. Его пока не за что любить, уважать, понимать. Он для этого ничего не сделал пока.
— Да пусть и не делает! Нужен он!
— Нужен, не нужен, но он есть. Такой же человек, как все. Не самый плохой. Не алкоголик, не потерянный элемент общества. И он никогда от вас не отказывался. Просто не знал. А как только узнал, сразу же приехал. И то, что не начал сразу же качать права, судиться, отбирая вас, тоже о чем-то говорит.
— Вот спасибо ему! — буркнул Никитос, но по его тону я поняла, что он немного поостыл.
— Ешь давай, самый справедливый парень в мире.
Никиту дважды упрашивать не приходилось. Накинулся на бутерброды, будто его год не кормили.
— Все равно я за тобой приглядывать буду, — заявил он с набитым ртом. — Пусть не обольщается и не думает, что все ему на блюдечке с голубой каемочкой!
— Тут и без тебя хватит наблюдателей, — вздохнула я, ероша его непокорные волосы. — Ешь и домой. Юля беспокоится. Как-нибудь все рассосется, утрясется. Главное в нашем деле — не пороть горячку, остыть.
— Главное, чтобы он к Каролине не лез, — снова сверкнул глазищами Никитос. — Я-то ладно, взрослый, понимаю. А ей этот папаша вообще ни к чему. Ты ему передай. Пусть подальше держится.
«А то что?» — хотелось спросить, но я не стала. Пусть как-то все идет своим чередом. В таких деликатных вопросах советов не насуешь, это не панамка, что все выдержит.
К хорошему привыкаешь быстро.
Змеев плавно въехал в мою жизнь и выезжать не собирался.
Во вторник он снова забирал меня из офиса. Снова подарил цветы и две напольные вазы.
— Чтобы цветы было куда поставить, — невозмутимо заявил он. — Лер, ну это не раритетные китайские вазы, не сердись, — погасил он слова протеста, что рвались из меня, как воздушные шары, накачанные гелем.
И я промолчала. Его внимательность даже трогала. Позаботился о цветах.
Мы снова ужинали вместе и так же, как и до этого, целовались возле двери моей квартиры, после чего расстались.
Я слушала его шаги и осознавала: привыкаю. Его катастрофически много и одновременно мало. Хочется еще. Больше.
Эти мысли напугали меня до ужаса. Я и не знала, что способна на подобное. Как-то все нелогично, неправильно, быстро. Так быть не должно.
В среду Змеев приехал с утра.
— Я тут подумал, — позвонил он мне по телефону, — поработаю у тебя извозчиком. Мне приятно. И тебе понравится.
Снова этот уверенный несгибаемый тон, который меня слегка раздражал. Змеев не переигрывал. Из него это прорывалось. Жажда командовать и доминировать вылезала из него к месту и не к месту.
— Нет, — ответила я ему и отключилась, думая, что он, как человек разумный, понимает отказ.
Но, когда я вышла из подъезда, машина Змеева уже торчала буквально у порога.
— Прости, — развел он руками, — твое «нет» запоздало, — и пиратская рожа довольная-довольная.
— Я поеду на своей машине, — сказала вроде твердо, но, видимо, этой самой твердости не хватило.
— С утра ты такая ворчливая, — ворковал он, сверкая глазами. Его ничуть не огорчил мой отказ. Он просто взял меня за руку и подсадил в машину. — Ну как можно в таком состоянии садиться за руль?
Я не выспалась, а он излучал свежесть и бодрость. Так и хотелось его укусить, чтобы не был столь жизнерадостным.
— Зачем ты это делаешь? — спросила я, когда отдышалась и немного пришла в себя. Не хотелось собачиться и показывать худшие стороны своего характера.
— Хочу быть ближе, понятнее, наверное, — ответил Олег очень серьезно. — Чтобы ты узнавала меня, а я — тебя. Это кажется только, что у нас много времени. На самом деле — я задыхаюсь от нехватки информации. Готов играть с тобой в вопросы-ответы. Встречать и провожать. Проводить вместе выходные.
— Не боишься, что надоешь? Случится передозировка? Что будешь таскаться, как Веня, а я вежливо терпеть?
Змеев пожал плечами.
— Думаю, с нами этого не произойдет. Я бы почувствовал. А между нами что-то совершенно другое. Не вежливая тоска, как у тебя с Веней была. Не бешенство от твоего Кукушкина, который надоел хуже горькой редьки.
— Скворцова, — машинально поправила я.
— Да хоть Соловьева с Воробьевым. Не в этом же суть, Лер.
— Ну, он мне тоже нравился, — необдуманно ляпнула я.
— Тоже? — тут же уловил Змеев главное. — Я тебе нравлюсь, Лер? — и голос, голос с хрипотцой. От него — мороз по позвоночнику, жар в щеках и мурашки вприпрыжку трясут косичками по всему телу.
— Мн-н-н, — мычала я, не желая сознаваться.
— Тш-ш-ш, — успокаивающе погладил он меня по руке. Прошелся большим пальцем по запястью, и я захлебнулась от острого тока, что прокатился от макушки до пят.
Его
