попытаешься устроить здесь разборки. Слишком много денег вложено в эту выставку, чтобы ты мог ее испортить только потому, что тебе так хочется. Я здесь работаю. У меня первый рабочий день. Ну не успела я тебе рассказать. Извини! Слишком быстро все это закрутилось.
— Чё ты сказала? — у него аж голос сел.
Он наклонился ко мне и повернулся боком, подставляя ухо, словно не веря тому, что услышал.
— Ты чё такая дерзкая? Повторяю вопрос: какая на фиг работа?
— Моя новая работа, Дима. Я устроилась помощницей владельцев галереи.
— Сразу у двоих? И в чем ты им помогаешь? Ты ж в искусстве ни черта не сечешь! Ты кому сейчас впариваешь, а? И, главное, я чета не понял: ты чего так оборзела, Надюха?
— Я не оборзела. Решила выйти на работу, потому что меня пригласили.
— Ага, — кивнул он. — И как приглашали? Вот так? — он щёлкнул пальцами в районе бедер и повертел ими. — Этот чурка, — он показал на Мамикона, — тебя лично пригласил? Сколько раз? И где? А второй мурзилка тоже? Они хоть по очереди или сразу оба?
— Перестань, пожалуйста! Я тебе дома все объясню. Совсем необязательно говорить мне гадости! Успокойся, прошу тебя! Все не так, как тебе кажется.
— Это гадости? Ах ты… — он побледнел и с трудом сдержался, глядя на охранников, которые с каменными лицами не сводили с него глаз. — Еще строит из себя целку! Гадости ей говорят, шалашовка! Значит так, сейчас взяла руки в ноги и метнулась домой. Быстро я сказал! А дома поговорим. Распустил я тебя совсем, Надюха. Потому что некогда мне. Вкалываю плотняком, как папа Карло. А ты, значит, вот как меня благодаришь. Позоришь мужа! Делаешь из меня гондураса, который даже не знает, где его благоверная по вечерам шарится. Ладно, соберу тебя обратно. Пошла домой!
Я закусила губу, чтобы не заплакать. Пашет он. Вижу, как он пашет. Мне так хотелось сказать ему, что всё знаю! И будь, что будет! Но я сдержалась. Нельзя, Надя, нельзя. Дима попытался зажать меня в углу, но я выскользнула и юркнула в заднюю дверь, сразу за которой был женский туалет. Захлопнув дверь, я всхлипнула и закрыла рот руками, чтобы не зарыдать во весь голос. Прислушалась: не идет ли за мной Дима? Вроде тихо. За спиной послышался тяжелый вздох. Я обернулась.
Возле раковины, тяжело опираясь на нее, стояла Адель. Из крана лилась вода. Адель наклонилась вперед. Ее длинные волосы скрыли лицо. Меня она не видела. Я хотела была тихо дать задний ход и незаметно уйти. Но не смогла.
Мне было больно находиться рядом с ней. Но одновременно неудержимо тянуло к ней. Странный какой-то мазохизм. В этой девушке была часть Димы. Та его часть, которую я давно не видела. Страсть, нежность, любовь, желание. И на миг мне показалось, что эта теплая аура окутала и меня. Но потом снова обожгло холодом. Если бы я его не любила, было бы легче. Лучше даже возненавидеть. Особенно после сегодняшней его выходки. Но внутри меня все еще жила память о том, прежнем Диме. Боже, ну что со мной не так?
Дима сейчас вел себя отвратительно. Меня тошнило от него. Но здесь, в тишине туалета внутри вдруг затеплилась надежда: а вдруг муж увидит, что его любовница хуже меня? Чудеса ведь случаются иногда. А мне сейчас необходимо чудо. Чтобы Дима обжегся об эту холодную красавицу, потому что ожог холодом еще хуже, чем ожог огнем. Чтобы он понял, что я — тепло и жизнь. Я — уютный дом. Я — его судьба. Иначе зачем же мы поженились? Зачем он лазил ко мне в окно до свадьбы? Зачем ночью будил и целовал?
Как-то притащил целую миску черешни. Тогда черешня ни у кого не уродилась. Градом побило. А у его дома черешня росла вплотную к крыше. И вот он мне принёс эту черешню, разбудил ночью, накормил сладкими ягодами и стал целовать. До сих пор помню это ощущение пронзительного черешневого счастья. Тогда казалось, что так будет всегда.
Адель внезапно подняла голову и повернулась. Ее лицо было заплакано. Тушь размазалась под глазами. Золотая рыбка больше не сияла. Передо мной стояла очень красивая, очень печальная и страшно уставшая женщина. Несколько минут она молчала, рассматривая мое заплаканное лицо, и тихо произнесла:
— Сегодня не наш с тобой день. Без обид, но Платон на таких, как ты, никогда не западал. Я сначала приняла тебя за простушку, но теперь понимаю, что Платон в тебе нашел. Есть в тебе что-то, а что именно пока не понимаю.
Я растерялась от ее откровенности и осторожно ответила:
— Это просто работа.
— Да ладно, — улыбнулась Адель. — Я не ревную. Наоборот, рада, что он себе кого-то нашел. Правда. А ты в мой ресторан просто так пришла или посмотреть на меня?
Она не пыталась играть и врать, и это окончательно сбило меня с толку. Я молчала, не зная, что ответить.
— Обменялись мы с тобой, — она взяла бумажное полотенце и осторожно промокнула разводы туши под глазами.
— Я ни с кем ничем не менялась. Дима — мой муж.
— Хочешь мне глаза выцарапать? — спокойно и даже как-то буднично осведомилась Адель.
— Нет, просто не понимаю… ну зачем он тебе? Ты же такая… такая… вся сияешь! Любой мужчина будет счастлив оказаться рядом. Тем более, здесь его найти не проблема. Сплошной список «Форбс» вокруг. А у нас с Димой больной сын. Ему нужен отец.
— Всем нужен отец, — вдруг помрачнела Адель.
9 глава. Устрицы из Волчехренска
Адель внезапно закрыла рот рукой и бросилась в кабинку. Дверь не успела закрыть, поэтому она осталась нараспашку. Мне было видно, как Адель скрючилась над унитазом. Я бросилась за ней и держала ее волосы, пока рвота не прекратилась. Страшная догадка поразила меня. Земля разверзлась под ногами. Адель беременна и родит Диме ребенка. Крепкого и здорового ребенка. А если еще будет сын, то Дима Сережу вообще вычеркнет из жизни.
— Какой срок? — на нервной почве я охрипла.
— Просто съела несвежие устрицы, — Адель взяла бумагу и вытерла рот. — Уволю поставщика к чертовой матери! Сволочь! Привез порченый товар. И это за такие деньги. Я же половину Патриков отравить могла! У меня как раз сегодня был аншлаг. И все заказывали эти вражьи устрицы, чтоб их!
Звучало правдоподобно, учитывая, что у нее свой французский ресторан. И это, кстати, объясняет ее бледность под гримом. Отравление — штука неприятная. Зачем же
