и… С губ Аленки сорвался рваный выдох. И весь мир превратился в один лишь звук «А», гулкий, острый, впивающийся в кожу, выворачивающий наизнанку. Никаких звуков, никаких криков, не разбудить бы, но… Внутри себя – можно, можно быть этой оглушительной «А». Протяжной. Раскатистой.
– Господи, Сан, – каждый хриплый выдох Макса – чертова награда. Каждый свидетельство того, что ему с ней так же хорошо. Всякий прятался в копилку, чтобы потом послужить доказательством – не только Аленка умирала от удовольствия со всяким толчком члена Макса внутрь нее. У Макса и так были такие размеры, что казалось – сильнее мужской член ощущать нельзя. Нет… Можно было… Вот сейчас, когда из-за пробки Аленка сжималась всем телом, ощущала член Макса как никогда до этого. И чувствительных точек внутри оказалось гораздо больше, чем казалось – и каждая, каждая сейчас заставляла Аленку внутренне содрогаться от острого, сладкого, слегка болезненного восторга. Даже орать силы не было, только дышать. Дышать и подаваться навстречу члену Макса. Еще, еще, Ольховский, давай еще!
20. Очень доброе утро
Будильник не имел ничего святого и не ведал милосердия. Да и вообще необходимость вылезать из-под одеяла угнетала Макса ужасно, когда под боком, свернувшись клубочком, как кошка, спала теплая девушка. И не простая девушка, а его личный наркотик, без дозы которого даже утро начинать не хотелось. Потянулся, сгреб Аленку в охапку, притянул к себе, зарылся лицом в мягкие волосы. Ох, не зря будильник переводить не стал, ох не зря… Целый час есть до момента, когда вставать было бы уже поздно, и есть время на «утреннюю зарядку»…
– Ольховский, побойся бога, дай хоть пару часов поспать, – хихикнула уже проснувшаяся нахалка, стоило только нашарить ладонью её грудь и лишь слегка её стиснуть, и вполовину не так жадно, как хотелось бы.
«Дай поспать»… Ага, сейчас, дорогая, размечталась. Кто ж тебе даст спокойно лежать рядышком, дышать – и всячески искушать. Хочешь покоя – просто беги. Не с тем ты связалась. Хотя, если и попытаешься сбежать – Макс обожает играть в догонялки. Ну, если без злоупотребления и перебарщивания. Нет, ну бессовестная женщина, а! Между прочим, выдала эту фразу, самым бесстыжим образом прижимаясь попкой к самой стратегически уязвимой области мужского тела. И на Макса совершенно предсказуемо накатило еще сильнее, и в своих желаниях он еще крепче утвердился…
– Я вообще не религиозен, так что придумай более убедительный аргумент, – хмыкнул Макс, – можешь пощады попросить, я, может, и смилуюсь.
– Может? – вопреки собственной заявке Аленка в руках Макса вполне себе возбужденно выгибалась, прижимаясь к нему покрепче, – то есть я попрошу пощады, а ты можешь не смиловаться?
– Ну, это как будешь умолять… – шепнул Макс, ладонью раздвигая ноги Аленки, накрывая ладонью нежные девичьи лепестки. Все между ножек Сан уже пылало, и влаги с каждой секундой становилось все больше – а в груди Макса отчаянно рычал голодный зверь, требовавший навалиться на эту дурочку всем телом и отодрать, пока не успела пикнуть, не успела перехотеть. Впрочем… Аленка была не из тех экземпляров, что предпочитали сон хорошему бодрящему сексу. Нет, она – тихонько судорожно дышала, прикусывая губки, от того лишь, как Макс сжимал одной ладонью мягкую грудку, а второй – дразня, легкими порхающими движениями касался нежного чувствительного девичьего местечка. Дышала, вздрагивала, елозила бедрами, заставляя член Макса все больше каменеть, а ему самому срывая с предохранителей последние гаечки. Вот ведь… Влип. И нет, даже «отлипать» не хотелось ни на секунду, хотелось – больше, влипнуть еще глубже, до того было вкусно находиться в этом сладком медовом плену.
– Ну что, начнешь умолять, нет? – вкрадчиво поинтересовался Макс, неторопливо погружая два пальца в мокрую дырочку – немного, всего лишь на одну фалангу. Чтобы еще сильнее раздразнить. И получилось – девушка вильнула бедрами, пытаясь насадиться на его пальцы еще глубже.
– Да-а-а, – рвано выдохнула Аленка, – давай уже членом, умоляю.
Не то чтобы это было по плану… Но, раз его девочка просекла маленькую слабость Макса к такого рода «просьбам», то её следовало наградить за такую удивительную наблюдательность.
Она сама приподняла бедра, подставляясь поудобнее, Максу осталось лишь подложить под животик подушку и уже навалиться на девушку всем телом, всей тяжестью, и вогнать член во влажную тугую девичью плоть. Неторопливо, наслаждаясь каждой тягучей сладостной секундой, каждым звуком сдавленного стона, сорвавшегося с губ Аленки.
Вообще-то она была огромная молодец. У неё хватало ума не кричать во весь голос, нет, но даже по тихим полузадушенным всхлипам, по ладоням, исступленно бивших по простыням всякий раз, когда Макс засаживал член в тело Аленки, доставая до самого бархатного чувствительного донышка – по всему этому было ясно, что девушке нравится то, что с ней делают. Очень нравится. Очень-очень-очень… И зверь в груди Макса удовлетворенно урчал и требовал толкаться в эту сладкую тесную щель еще и еще, заставить Сан – его солнечную кошку – изнемогать под ним, биться в конвульсиях удовольствия, заставить её кончить, черт побери. Раз, два, десять – сколько ей понадобится, чтобы понять, что ей не нужен никто, кроме Макса?
Ох, смелое желание, самому бы дотянуть до её оргазма… Макс никогда не жаловался на собственную «стойкость», но с Аленкой почему-то каждый раз ощущал себя чертовым шестнадцатилетним задротящим девственником, кончающим чуть ли не от одного только вида голой женщины. Почему-то каждую секунду соития с Сан – оргазм стучался в виски, и удерживать его удавалось лишь общей неторопливостью, да дыхательными упражнениями… Держись, Ольховский, держись, кажется, она наконец кончает – да-а-а, теперь можно… Можно отпустить вожжи… И упасть на Аленку, прижимаясь собственной грудью к спине девушки. Ох, Сан… Сумасшедшее жаркое солнце… До чего же ты хороша, сладкая…
Она лежала под ним тихонько, тяжело дыша и жмурясь.
– Останусь вашей простыней навечно, милорд, – тихонько шепнула Аленка, а Макс фыркнул. Их словечки… Те, что придавали общению теплый, коричный привкус близости. У него были прозвища для неё, у неё – для него. Он знал, как можно раздразнить Сан – она могла завести его с пол-оборота. А Макс иной раз чувствовал, что слишком легко ведется на это её кокетство, но… но перестать вестись не получалось.
– Оставайся со мной навечно собой, солнечная, – выдохнул Макс, скатываясь с Аленки. Блин, нет, наверное, рановато он забросил эту удочку, но оно как-то само сорвалось. Ладно, если что, потом можно будет прикинуться, что это было не всерьез – если она сейчас напугается и начнет ползать по кровати в поисках своих трусов
