— Мне нужна только ты, эй…… — слова повисли в воздухе. В них было что-то отвратительное и противоестественное, но у Кира не было сил об этом думать.
Автобус, — пронеслось у него в голове, когда приблизился неожиданный конец их бессмысленной гонки. Наташа добежала до остановки и запрыгнула в автобус, а он, конечно же, не успел.
— Откройте двери, пожалуйста… — но водителю было толи все равно, толи он просто не слышал его голоса за шумом дождя и мотора. Кир некоторое время еще смотрел вслед, а потом без сил опустился на колени прямо, на мокрый, сияющий в свете фонарей асфальт, тяжело дыша, и закрыл лицо руками.
Теперь его ненавидят обе сестры.
«Зато все хотя бы справедливо» — решил он, потому что едва ли его есть за что любить, ненависть это именно то, чего он заслужил.
Особенно за эту последнюю ложь, за эти слова, которые едва ли были обращены к Наташе.
За эти слова, которые ему хотелось никогда в жизни не говорить, не знать вообще.
Не знать, как это стоять под дождем и смотреть в след уезжающему автобусу, чувствуя как внутри разрастается страшная безнадежная пустота. Не знать, что, значит, пожелать смерти… Навсегда остаться здесь под дождем, похолодеть, перестать дышать… Это ведь чувствовал его отец? Ну как упрекать его в чем-то после этого!
Каким-то неимоверным усилием он заставил себя встать и пойти обратно, с трудом разбирая дорогу, видя только размытые контуры и цветные пятна светящихся окон.
Где-то недалеко от дома он зашел в магазин, работающий круглосуточно, чтобы купить чего-нибудь выпить. Нет ничего страшного в том, чтобы кончить как отец, начинать иную жизнь уже слишком поздно. Может быть это и лучше, чем барахтаться в ванне с перерезанными венами или болтаться в петле.
И ему же не предстоит пить в одиночестве! Только сейчас он вспомнил о том, что дома его, возможно, дожидается Ангелина. Только от этой мысли ему ничуть не стало лучше, стало наоборот тошно и стыдно перед ней за то, что он собирался с ней сделать. Наташа немного опоздала со своей ревностью, да и, пожалуй, ревновала совсем не к тому человеку… А если бы она узнала правду?
— Черт побери, — вырвалось у него, он остановился в подъезде, уселся на подоконник, не торопясь идти домой, и полез за сигаретами, но они безнадежно промокли.
А где сейчас Люся, что с ней? Сидит дома и ненавидит его за то, что отнял у нее сестру и сестру, за то, что бросила ее? Не имеет значения. Ненависть уйдет и все у них с Наташей будет хорошо… Как прежде. Как до того, как он без приглашения ворвался в их жизнь.
Главное, что Люся в тепле и дома, а не бродит где-то под этим уничтожающим дождем.
Он позвонит ей в последний раз, ведь у него теперь есть повод — проверить добралась ли домой ее сестра.
А потом навсегда забудет этот номер.
Ночь близилась к концу и медленно становился слабее дождь. Его последние капли неторопливо сползали по стеклам машины скорой помощи. Антонина Анатольевна боролась со сном и наблюдала за тем, как они исчезают где-то внизу, разбиваются на асфальт.
До конца дежурства оставалось чуть меньше двух часов. Всего два часа и она сможет вернутся домой, заглянуть в комнату к Тане, убедиться, что та спокойно спит… Ведь уходила дочь в школу куда раньше, чем просыпалась Антонина после очередной тяжелой рабочей смены.
— А у нас тут еще один адрес… — вдруг оторвал ее от своих мыслей сотрудник, маленький щуплый человек среднего возраста, лысенький, в круглый очках, которые все время сползали у него с носа. Он мог бы быть отцом Миши, потому что в них было что-то общее. Но отец Миши умер уже очень давно и это не могло быть правдой.
Антонина вздохнула, она надеялась, что за этот час ничего не случится. Но ее надежды не оправдались. Он назвал адрес и она с удивлением заметила, что в том же районе, где они жили с Борисом и Таней.
Она почувствовала вдруг острый приступ усталости, но не придала этому значения.
— Сказали девочка из окна кинулась, — без особенных эмоций пояснил ее сотрудник, снова поправляя очки, закрыл папку, в которой что-то быстро строчил до этого, и стал натягивать пальто поверх своего белого халата, на улице было уже достаточно прохладно, а он, как врач, очень боялся за свое собственное здоровье. Его не особенно трогал этот случай, он насмотрелся на них вдоволь за всю свою долгую практику. Вот кого он очень не любил, так самоубийц.
— Высоко? — поинтересовалась Антонина.
— Не знаю. Сказали лежит и не шевелится пока.
Антонина только кивнула, ей было не до этой несчастной выпавшей случайно или выкинувшейся специально из окна девочки, она думала о своей собственной дочери и о том, что их разделяют какие-то несколько часов. И хоть она оставалась внешне невозмутимой, она, когда придет домой, обязательно обнимет ее крепко-крепко, чтобы чувствовать, что она жива, защищена и не лежит там, на асфальте, на месте этой девочки, к которой они спешат сейчас.
Машина остановилась у девятиэтажного дома, Антонина его хорошо знала — он был одним из самых высоких среди некрасивых «хрущевских» пятиэтажек и его было видно издалека, почти из каждой точки этого района, куда бы ты не шел. Теперь она впервые видела его вблизи. У места происшествия уже толпились люди — в основном старушки и хозяева собак, вышедшие на утреннюю прогулку со своими питомцами, чтобы успеть до работы.
Ее сотрудник выпрыгнул из машины первым, подал ей руку, и они вместе пошли через расступающуюся толпу к неподвижному телу.
Небо было неожиданно чистым и светлым, словно всю ночь не шел дождь. Где-то далеко, за неуклюжими силуэтами домов поднималось блеклое полумертвое солнце, окрашивая серые небеса в золотистые и бледно-розовые оттенки. Антонина любовалась этим небом, пока шла.
А когда они наконец-то достигли своей цели, она вдруг остановилась как вкопанная и прижала руки к лицу, испуганно глядя на тело.
— … и зачем так летели! Холодная… Не жилец, — отдаленно, как из-под воды донесся до нее голос ее спутника, — а документы хоть при ней? — мужчина без тени брезгливости или отвращения проверил все видимые карманы и развел руками, — ну черт. В милицию звоните.
— Выпала? Самоубийца? — донесся из толпы чей-то голос, — или вытолкнули?!
— Выпала — не выпала, все равно звоните, — отрезал ее сотрудник, подошел к Антонине, заметив то, как она побледнела и обмерла при виде этой девочки.
Девочка лежала на асфальте в такой позе, в какой обычно лежат люди, которые спят, еще обычно обнимая подушку или плюшевого медвежонка. Ее открытые глаза были устремлены в пустоту, в вечность, а волосы сами разметались кругом и частично скрывали ее лицо, но ее сложно было не узнать.
