С темнотой пока придется смириться, а вот терпеть тишину совершенно необязательно. Григорий включил радио: «В Хайфе предотвращен теракт…», «Экологические проблемы Мертвого моря становятся…», «Руководство движения ХАМАС заявило…», «Батальон «Алия» просится в бой…», «Госбанк Израиля снижает кредитные ставки…», «Задержана партия наркотиков на сто миллионов шекелей…».
Все как обычно, в общем.
Буря, клацая когтями по полу, подошла, шумно вздохнула, ткнулась в ладонь мокрым холодным носом – утешала. Григорий потрепал ее по загривку – ничего, «будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней!»[1].
– Помужествуем, Буря? Сейчас кофе выпьем и гулять пойдем.
Псина еще раз ткнулась в ладонь и легла, привалившись к ногам.
Григорий отхлебнул из чашки. Надо же, сахар забыл положить. Он потянулся к шкафчику, нащупал сахарницу и замер.
Бабушка всегда пила без сахара – и кофе, и чай. Говорила, что с сахаром – это уже какой-то компот. Настоящий кофе должен быть с папиросой. Или с сигаретой хотя бы. Курила она непрерывно, прикуривая одну папиросу от другой. Ну, почти непрерывно. Невозможно ведь представить врача на обходе с папиросой. На операции – тем более. Но уж едва размывшись, Евгения Марковна отводила душу. Устраивалась в ординаторской с кружкой крепчайшего чая и, пуская клубы дыма, проводила «разбор полетов». «Дракон», – шептались за спиной санитарки.
Много лет спустя, незадолго до отъезда в Израиль, Григорий впервые посмотрел фильм «Покровские ворота». Погруженный в работу, он не любил телевизор – скучал, засыпал. Но Валентина была уже беременна, он старался потакать жене, вот и уговорила: «Ну посиди со мной за компанию!» Когда на экране появилась Римма Маркова – в хирургической шапочке, с папиросой и незабываемым: «Резать к чертовой матери! Не дожидаясь перитонита!» – у Григория перехватило горло: бабушка! Весь остаток фильма он просидел, как приклеенный, ожидая появления «бабушки», даже не вытирал неудержимо льющихся слез. «Покровские ворота» он потом смотрел раз двадцать – и каждый раз плакал, и каждый раз казалось – вот выйдет сейчас на кухню, а там бабушка с неизменной папиросой и кружкой крепчайшего чая.
В больнице Евгения Марковна проводила куда больше времени, чем дома, считая, что выходные придумали бездари и лодыри. Да и дома, обложившись книгами, специальными журналами и толстыми, «лохматыми» от обилия бумаг папками, все рисовала какие-то новые операционные схемы, иногда обращаясь к возившемуся возле книжного шкафа маленькому Грише:
– Как вы считаете, коллега? Сработает?
– Сработает, – важно отвечал он.
В углу кабинета стоял скелет, а в нижнем отделении книжного шкафа – драный заяц, три грузовика, кубики, еще какая-то детсадовская ерунда и – кости. В большинстве своем – настоящие. Гриша уже в пять лет запросто отличал плечевую от большой берцовой. Да и читать выучился по медицинским справочникам. Ужас домработницы Нюры перед «мертвяками» его веселил. Нюра вообще была смешная, боялась даже салюта на День Победы – он напоминал ей войну и бомбежки – и почему-то ворон, считая их предвестниками всяческих несчастий. «Гринечку» Нюра обожала и даже пыталась спорить с Евгенией Марковной, когда та требовала:
– Оставь мальчишку в покое, что ты его кутаешь! Он не старая бабка, а нормальный здоровый пацан.
Ему было четыре года, когда родители уехали по распределению в Североморск, практически на край света. Гришу оставили с бабушкой и Нюрой. Временно, пока не обживутся.
Ну да, временно. Мать приехала через десять лет.
Из-за непрерывного курения и большой нагрузки на ноги – у хирургов работа стоячая, никуда не денешься – у Евгении Марковны развился тотальный тромбоз, и ей отняли левую ступню. Вот тогда мать и приехала – «поддержать». Еще молодая, но почти чужая женщина, даже странно было, что она называется «мама». Сильно пополневшая, громогласная, она тискала Гришу, причитала над бабушкой, рыдала и вообще производила невероятное количество шума и беспокойства. Четырнадцатилетний Гриша страшно боялся, что она заберет его с собой. Но, к счастью, обошлось. Бабушка сказала, что Гриша – вполне взрослый парень, а менять хорошую московскую школу на какой-то райцентр – невероятная глупость, и мать подчинилась. Евгения Марковна всегда умела настоять на своем.
Она довольно быстро выучилась вполне сносно ковылять на протезе, называла себя «Маресьевым в юбке», но оперировать уже не могла. К тому же из-за прогрессирующего диабета у бабушки стало ухудшаться зрение. Однако на все увещевания коллег – «Евгения Марковна, вы же понимаете, что курить вам категорически нельзя!» – она отвечала:
– Хватит меня учить! Я фаталистка. Сколько отпущено, столько и проживу. Да и что за жизнь – без операционной? Лекции? Консультации? Скучно, коллеги. Отстаньте, в общем. Стара я слишком, чтобы привычки менять.
Вторую ногу отняли, когда Григорий поступил в медицинский институт. Евгения Марковна освоила инвалидную коляску, но с лекциями и консультациями тоже пришлось проститься. А через полгода умерла Нюра. Григорий крутился, как белка в колесе: институт, магазины, уборка. Готовку бабушка взяла на себя, заявив – мне все равно целый день делать нечего! – но поддерживать в квартире привычную хирургическую чистоту, конечно, не могла. Нельзя сказать, чтобы ей требовался такой уж глобальный уход – Евгения Марковна упрямо держалась за остатки самостоятельности. Но Григорий старался посвящать ей как можно больше времени. С потерей любимой работы бабушка как будто утратила внутренний стержень, и внуку становилось до слез ее жаль. И главное было – не показать этой жалости, сделать вид, что все в порядке.
Разговоры «за жизнь» начинались всегда одинаково.
– Коллега, – теперь бабушка называла его «коллегой» вполне серьезно, – мне сегодня звонил профессор Тихоновский. Хотя теперь он профессор и членкор, без пяти минут академик, а был ведь просто Коля, ассистентом у меня начинал. Вот, позвонил по старой памяти, уважил. Говорил, что ты у него самый блестящий студент, и после диплома добро пожаловать к нему в клинику. В общем, ты уже совсем большой мальчик. И хватит тебе все время со старухой сидеть.
– Бабушка!
– Что – бабушка? Что, девушек вокруг нет? Ну ладно, ты не ходишь никуда, но у вас же не одни парни учатся. Когда уже подругу приведешь?
– Мне с тобой интереснее, – честно отвечал Григорий.
Бабушка хмыкала:
– Лестно, конечно. Но ты же не собрался переписать мужскую физиологию? Пора уже найти кого-нибудь.
– Да они скучные все! В головах пустота, аж звенит.
