— Ты что, не хочешь меня?
— Не оскорбляй меня, Роза. Твои глаза что, закрыты, или ты слишком скромная, чтобы посмотреть?
Бесспорная очевидность его вожделения к ней дразнила ее.
— Я не понимаю! — почти выкрикнула она, отчаянно борясь с нараставшей в ней волной истерики. Он очень больно схватил ее за руку.
— Успокойся, — сказал он почти нежно. — Тут нет твоей вины.
«Только не заплакать», яростно приказала она себе. Ее пальцы были зажаты между его пальцами, костяшки побелели.
— Когда ты хочешь, чтобы мы поговорили об этом, сейчас или утром? — наконец, спросил он более ровным голосом. — Или предпочтешь просто ударить меня по лицу очень сильно, чтобы мы никогда больше к этому не возвращались?
Она отдалась во власть своей злости, и это подействовало на нее словно бальзам. Она резко выдернула свою руку и шагнула, шатаясь, в сторону ванной. Слепая от ярости, разочарованная, она схватила его ботинки, которые лежали там, где он их сбросил, и швырнула один за другим ему в голову, но промахнулась, ухитрившись только вдребезги разбить тяжелое зеркало в позолоченной раме, что висело над кроватью. Алек не пошевелился, когда вокруг него разлетелись осколки. Лишь лицо его стало серым как зола.
Роза разразилась слезами и закрылась в ванной. Она думала, что ее стошнит, ярость, раскаяние и разочарование бушевали в ней, постепенно сменяясь, по мере того как она вновь обретала похожую на спокойствие пустоту, холодной хваткой страха. Она разрушила все. Как могла она теперь ехать с ним назад в Бретань?
Сидя на полу, обернутая в махровую простыню, закрыв лицо руками, Роза искренне жалела, что встретила его.
Когда она в конце концов собралась с духом и вышла из ванной, бледная и сдержанная, то обнаружила, что Алек, одетый, с военной сноровкой и ловкостью, приобретенными им в продуваемых сквозняками дормитуарах его школьных лет, стелил на кровать чистое белье.
— Надень на себя что-нибудь, — распорядился он, не глядя на нее, отрывистым голосом. — Потом сходи в соседнюю комнату и налей для нас обоих побольше коньяку. Не спорь. — Она не могла сказать, сердился он или извинялся. — И ходи осторожнее босиком, — добавил он. — Тут всюду стекла.
Она вытащила из гардероба что-то из одежды, торопливо надела, повернувшись к нему спиной, внезапно оробев. Налила бренди, как он велел. Бутылка звякала о край бокалов — так дрожала ее рука. Она поставила один бокал на столик возле диванчика, на котором Алек обычно растягивался во всю длину, выбрав для себя самое дальнее кресло.
Войдя, он быстро поглядел на нее и отметил, что она села подальше.
— Я считаю своим долгом объяснить тебе случившееся, — начал он. — Прежде всего, ты должна обуздать всякое свое стремление погрязнуть в иллюзиях и воображать, что раз уж я так жестоко отверг тебя, то ты ни в коей мере не желанна. Я несу целиком и полностью позор за это небольшое фиаско. Ты была права, я должен был понять, что ты девственница. Если бы я был осмотрительнее и учел вероятность этого, то, как полагаю, мог бы догадаться, что ты дрожишь от страха, а не от страсти. С моей стороны это очень самонадеянное недоразумение. В свое оправдание скажу, что то, как ты выставляла напоказ свое красивое тело, те вещи, которые твои глаза говорили мужчине, не очень-то сочетаются с полнейшей невинностью.
— Позволь мне закончить! — рявкнул он, когда она заерзала на своем кресле и открыла рот, чтобы защититься. Она до сих пор не понимала, к чему он клонит, однако чувствовала, что худшее еще впереди.
— Девственницы обычно не позволяют себе такое явное заигрывание. Хотя, впрочем, не могу претендовать на достаточное знание девственниц, учитывая, что не имел с ними дела лет пятнадцать. Несмотря на баснословную молву о моих похождениях, мне ни разу не доводилось дефлорировать девиц, и я слишком стар, чтобы начинать это теперь.
«Что он такое говорит? — с ужасом подумала Роза. — Неужели быть невинной преступление?»
— Тебе двадцать четыре года, — безжалостно продолжал он. — Я могу лишь предполагать, что твоя нетронутость явилась результатом избиения мужчин тяжелыми предметами. Прими мое восхищение. Единственное объяснение из возможных — учитывая, какая ты страстная штучка — в том, что ты берегла себя для кого-то. Всякие там романтические представления о верной любви либо что-то еще в этом роде. Я не хочу разрушать этого, я вынужден уважать нечто, что полностью выходит за рамки моего опыта. — Он поболтал бренди в бокале. Казалось, ему не хотелось его глотать.
— Итак, перед нами нетронутая особа, лопающаяся от нерастраченной сексуальности, которая потерпела кораблекрушение и оказалась на необитаемом острове с громадным, голодным мужиком. Тут же жаркое солнце, шелест пальм и никого, только они вдвоем. Старая добрая природа берет верх над обоими, и дева уступает. Позже, когда приходит спасательный корабль и увозит их снова в цивилизацию, она начинает недоумевать, какого черта отдала ему самое дорогое, чем обладала, без любви. То, чем ты владеешь, можно отдать только раз, Роза. Не бросай свой жемчуг перед такой свиньей, как я. Я не хочу чувствовать за это ответственность.
Ты все понял неправильно, ужасно хотелось ей сказать. Как мог он, впрочем, знать, что еще менее месяца назад ни он, ни любой другой стоящий мужчина не взглянул бы в ее сторону дважды? Как могла она сказать ему: «Я отдаю самое свое большое сокровище, потому что люблю тебя. И никакая это не жертва, потому что я хочу тебя как сумасшедшая». Нет, если она начнет говорить ему такие вещи, он отправит ее следующим же самолетом в Лондон. И все же его речь предполагала перемирие. Однако она не могла больше ничего слушать. Откровенная ирония казалась ей слишком болезненной.
— Все нормально, Алек, — сказала она бодро, пытаясь придать себе легкомысленный вид. — Я просто перебрала шампанского.
— Хотелось бы мне принять это объяснение. Тогда, пожалуй, я не чувствовал бы себя так безобразно. Отправляйся в постель, Роза. Чем раньше мы вернемся в Монтраше, тем лучше.
Это был как раз тот случай, когда лучше мало, чем совсем ничего. Алек, хоть и вернулся к своей обычной раздражительности, держал себя так, будто весь тот болезненный инцидент был закрытой книгой. Роза же не могла изгнать так легко из памяти все случившееся. Последнюю часть их отношений она вырвала из памяти и выбросила за борт, как ненужный балласт, хотя он и продолжал зловеще покачиваться на волнах в ее фарватере. Первую же половину она заботливо засунула в свою ментальную записную книжку, чтобы запомнить навсегда. Ее открытие себя самой оказалось обоюдоострым мечом. Она не была фригидной, это она поняла точно, однако физическая память об Алеке угрожала заслонить все будущие встречи.
