И вот сейчас я чётко осознаю, что в подвале точно были галюны. А здесь, в больничной палате, — реальность. Потому что я не испытываю радости от его появления. Я всё понимаю и помню фотографии с Инной. В меня моментом впивается ревность. Неконтролируемая, злая, разбавленная болью. Все переносят стресс по-разному. Все любят, как умеют. И если тебе достался редкий брильянт, будь готова, что за него придётся отдать абсолютно всё.
Алекс здесь, но он был с ней. С Инной. И в том идиотском, температурном, розовом бреду я об этом не помнила. А сейчас вижу как наяву.
— Мы живы, милая, — говорит Ксю. — Антон и его ребята организовали штурм, представляешь, они выбили дверь, когда ты уже почти не дышала. — Я думала, тебе конец.
Ксюня хорошая, она добрая, милая, нежная, а я стерва. В этом Глазунов прав. На таких, как она, женятся, им пишут стихи и делают детей. Целуют большой живот и носят на руках. А я притворяюсь подстилкой босса мафии и плюю первому встречному в лицо, опускаю ему на голову вазу, отвешиваю пощёчины. Я невыносимая. Мы оба такие. Ненормальные. Я играю как могу, чтобы спрятать истинные чувства. То выгляжу влюблённой и зову его, то прогоняю, становясь полной сукой и фурией. И я не могу перестать видеть перед собой те фотографии. С Инной, где они оба голые. Эти снимки выжигают моё нутро, делая сумасшедшей.
— Я же говорил, что убью, если он прикоснется к тебе. — Взгляд Алекса лишь цепляет меня краем, мажет тенью, но мне достаточно, чтобы внутри всё взорвалось.
Это мне вместо: «Как ты себя чувствуешь, дорогая?»
Он даже смотреть на меня не хочет. А ведь я едва осталась жива.
— Что вы такое говорите? — возмущается нормальная Ксюша. — Её силой держали в плену. Она получила тяжёлую форму пневмонии. Она чуть не умерла. Какая сейчас разница? Как вы можете…
— Он тебя трахал или нет? В том доме, где вы столько времени провели наедине? Лена, ответь мне сейчас же!
Алекс мудак и всегда им был, у него заблудшая конченая душа, и он не обращает внимания на милую, добрую Ксюшу. Ему насрать на санитарку, которая, услышав жёсткий тон, жмётся к стенке.
Глазунов смотрит зло и, цинично вздернув подбородок, продолжает допрос:
— Ты не имела права даже смотреть на других мужчин, Лена! Я бы на твоем месте перегрыз себе вены, но не дал бы ему к себе прикоснуться. Но ты не такая, верно? Ты же у нас актриса, умеешь притворяться, не так ли? Ты в тех ресторанах, где я видел вас вместе, сосалась с ним в губы ради какой-то мифической справедливости. Чтобы спасти незнакомых тебе проституток, ты сидела у него на коленях. Так что я повторяю свой вопрос: он трахал тебя?! Ты позволила? Может, тебе и не понравилось, но ты перетерпела, не так ли, Лена?! — С силой сжимает подлокотники Алекс.
У меня нет слов! У меня просто, твою мать, нет ни единого слова для этого подонка! И если я выберусь отсюда, то — обещаю самой себе — уничтожу в себе чувства к нему.
— Больной, — отворачиваю голову к стенке, уткнув взгляд в расщелину на плитке.
И сейчас внутренняя боль даёт мне власть: я хочу удавить его, убить. Как же сильно я его ждала, теперь с такой же ненавистью мечтаю стереть в порошок. Но он обходит кровать, заставляя меня смотреть на себя. Закатав рукава рубашки, скрещивает сильные мускулистые загорелые руки на груди. В его взгляде беснуется настоящая тьма.
А кто говорил, что любить волка-одиночку легко? Кто обещал, что у нас с ним будет «долго и счастливо»? Бельский же предупреждал.
Безумная сволочь, вот он кто. Я понимаю, что он ревнует.
Он ревнует меня к Попову и всем остальным, а я как ненормальная даже в таком, едва живом состоянии ревную его. Но это вряд ли что-то изменит.
— Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы, пёс подзаборный.
Алекс мрачнеет ещё сильнее. И в этот момент, очень кстати в палату забегает Инна. Откуда она вообще здесь взялась? В медицинском халате, накрашенная, на каблуках. Смотрю на неё и понимаю, что снова устала. Смертельно, невыносимо утомилась от происходящего.
Всё должно было быть не так. Он обязан был держать меня за руки и целовать ладони. Но вместо этого здесь Инна! С которой он спал, когда я чуть не сдохла в плену!
Чёртовы маленькие городишки, одна районная больница на тысячи километров. Видимо, это был какой-то загородный гостевой дом Попова, один из десятка. Мы ведь на самом деле не так уж и далеко уехали, всё в одной области. И мы, мать твою, снова встретились.
— Сама мысль, что спасая свою шкуру, ты, Лена, по своей воле позволила другому мужчине дотронуться до себя, ставит все мои собственнические инстинкты на дыбы. А я ведь тебя знаю, Елена. Ты то мягко стелешь, то жестко бьёшь. Ты могла с ним, — кивает. — Ты точно могла. Но ты уже принадлежала мне, понимаешь!? И сделала это с ним!
— Вали отсюда!
Глазунов достает телефон и демонстрирует мне видео. Там я лежу на кровати в трусах и майке, а Попов ползает по мне и целует. Стягивает лямки майки, лижет грудь и соски. Видимо, это было до подвала, потому что я ещё чистая и без сознания. Конечно, я не сопротивляюсь, я ведь под «чем-то». Николай не зря такой успешный бизнесмен. Он хорошо подготовился. Снял кино для Глазунова, фото для меня. Прям пособие, как разлучить двух бешеных, недалёких идиотов, не способных вести конструктивный диалог. Я бы даже посмеялась, если бы не Алекс, мигом поверивший и не желающий понять, что даже если бы Попов меня поимел, то у меня попросту не было бы выбора.
Не хочу его больше видеть.
— Алекс, я слышала, что был штурм, — щебечет «слепо-глухая» медсестра по имени Инна, встревая в наш разговор и не замечая моего плачевного состояния, — там столько полиции, дом какого-то важного человека сожгли, ты в порядке?
— Ты спала с ним! — не обращает он внимания на навязчивую и совершенно необидчивую Инну, которую, похоже, вообще ничего не берёт.
Мне бы её целеустремленность и характер. Она просто фанатично вцепилась в него когтями. Ну что же? Совет да любовь.
— А ты спал с ней! — киваю на медсестру, смеясь. — Ты поимел её, пока меня держали силой в плену. Ты говно, Глазунов. И я мечтаю, чтоб ты сдох!
Он смотрит прямо на меня, и я — клянусь — никогда не видела такого бешенства в глазах.
— Хочешь знать правду, Лена?
— Да, мечтаю! — дёргаюсь к нему навстречу, и из рук вылетают катетеры, отклеиваются сенсоры и линии на мониторах с рёвом переходят в ровные полосы. Как будто я умерла и больше нет показателей: ни пульса, ни давления, ни температуры тела. Хотя так оно и есть. Получить такую любовь — это и есть смерть. Самая что ни на есть настоящая. Всё моё сознание моментом разрывается от невыносимой боли в сердце.
— Вот тебе правда, Леночка. Я раздел её, она раздела меня, а потом…
— А потом ты не смог, потому что у неё маленькие отвисшие сиськи, я видела фотографии и знаю, о чём говорю, — и хохочу как ненормальная.
— Стерва!
— Ублюдок!
— Ты для меня ничего не значишь, поняла?
— Как и ты для меня! — шиплю в ответ, пряча свои истинные чувства.
Он смотрит ещё секунду, а потом разворачивается и уходит, с силой ударив дверью палаты о стену.
— Это в него ты влюбилась? — тихонечко спрашивает Ксюша, с опаской поглядывая в мою сторону.
Я стыдливо киваю, едва сдерживая слёзы.
— Соболезную, — подытоживает Ксюша, а я просто закрываю глаза.
Глава 48. Алекс
Постепенно я успокаиваюсь, перебесившись. И четыре часа спустя Лену переводят из палаты интенсивной терапии в обычную. Ей намного лучше, нет нужды в постоянном контроле жизненных показателей. И можно спокойно выдохнуть. Конечно, я испугался за неё. Я почти сдурел, когда увидел её на бетонном полу, такую серую и беспомощную. Я сам её вынес, несмотря на крики Бельского. Я не мог угомониться и пихал деньги всем врачам подряд, чтобы только не выгнали и дали быть с ней, пока она была на грани жизни и смерти. Поэтому сейчас, поговорив с заведующей, я сделал всё возможное, чтобы лечение было как можно более качественным. Отдельной палаты у них нет, народу масса, и я не удивлюсь, если Хелен думает, будто лежать втроём — это просто отвратительно, но на самом деле в других лечатся по шестеро.
