— А потом заводят любовников за бугром и расходятся. Всё, я больше не верю в брачные узы, как и в любовь. Никому нельзя верить. И вообще — уходи, — снова указываю пальцем на дверь и демонстративно отворачиваюсь в другую сторону.
— Если я сейчас отсюда уйду, то на этом точно всё. Я не сопляк — бегать за тобой не буду, — грозится он, и тон его не предвещает ничего хорошего.
— Ну и отлично. Точно всё — это то, что надо.
Раздаётся хлопок двери и я остаюсь одна в оглушительной тишине. И нет больше сверчков, нет музыки. Нет ничего. Только я одна — дурочка, с опухшими после самого лучшего в моей жизни поцелуя губами.
Ночью я лежу одна под одеялом, в окно светит полная луна, но сна ни в одном глазу. Я думаю, думаю, думаю… Нет, не о Джоне и его предательстве, а о Малиновском и его глазах, губах, руках, задорном заразительном смехе, вечно падающей на глаза непослушной чёлке, всегда уместных и на самом деле смешных шутках…
Я вспоминаю его запах, вкус поцелуя, трения обнажённой кожи о кожу и прихожу к выводу, что я не просто дура, а дура в квадрате.
Зачем я его прогнала? Зачем несла всю эту чушь? Я же так не думаю, тогда зачем?
Ответ прост — я просто испугалась нахлынувших вдруг чувств, таких сильных, что ураган Катрина жалкий ветерок, по сравнению с силой моей тяги к Малиновскому. Обманывать себя бессмысленно — я влюбилась. В собственного мужа. Какая ирония.
Заниматься самобичеванием невыносимо: поднявшись с кровати бесцельно побродила по тёмной комнате, полежала свернувшись калачиком на его софе, а потом приоткрыла дверь и прислушалась к звукам сонного дома.
Нет, это невозможно! Пусть я буду дурой в кубе, лишь бы не терпеть эту давящую неопределённость.
Выскальзываю в коридор, бреду на цыпочках к лестнице и едва не подпрыгиваю, когда столкиваюсь на ступеньках с Малиновским.
— Привет, а ты чего тут? — пищу, боясь даже дышать.
— Не спится.
— И мне.
Мы стоим и молча смотрим друг на друга: я в дурацкой пижаме с малинами, он в нелепых семейных трусах в крупную ромашку.
— Пройдём спать? — вдруг говорит он, и я коротко киваю.
— Пойдём.
Мы не сговариваясь поднимаемся наверх и ложимся на кровать, тесно прижимаясь друг к другу. Я ощущаю лопатками биение его сердца, тяжесть его руки на своей талии, горячее сопение в затылок.
Когда его дыхание становится ровным и глубоким, я тоже сладко засыпаю. Так сладко, как никогда ещё в своей жизни.
Часть 31
Проснувшись утром долго не решаюсь открыть глаза, совсем по-детски боясь спугнуть волшебство момента. Это так странно, просыпаться в одной постели с мужчиной. Так волнительно. Хочется поваляться подольше — как-никак сегодня воскресенье, выходной, но я не могу себе этого позволить.
Аккуратно выскальзываю из-под его руки, бегу в ванную и долго привожу себя в порядок: принимаю душ, тщательно чищу зубы, мою и укладываю волосы. Даже ресницы накрасила. Пусть думает, что я всегда с утра такая принцесса. Никакой помятой мины и бигуди — только свежая и улыбающася Ромашкина, как из рекламного ролика шоколадной пасты для завтрака.
То, что он как бы уже видел меня и больной, и пьяной, и зарёванной меня никоем образом не трогает, потому что всё это было до того как…
До того как что?
Осознание суровой реальности словно обухом по голове.
Да, мы вчера самозабвенно целовались, он говорил что-то о том, что я ему не безразлична, он пришёл ко мне ночью, хотя говорил, что после того как я его прогнала “точно всё”. И?.. Это же совсем ещё не означает, что мы теперь пара.
Странно, конечно, рассуждать об этом, когда в твоём паспорте стоит штамп о законном браке с этим парнем, но тем не менее факт остаётся фактом.
А вообще, что я за человек такой, всё у меня не слава Богу! Даже отношения начались не со свиданий на заднем ряду кинотеатра, а с обручального кольца. Кстати, своё я не ношу, как и он.
Тихо выбираюсь из ванной и бегу вниз на кухню, чтобы засыпать в кофеварку свежих кофейных зёрен. В процессе осознаю, что не переоделась после сна, несусь обратно наверх, в комнату и, войдя, вижу Малиновского. Он стоит прислонившись бедром к подоконнику и потягивает у открытого окна вэйп.
Если в этом мире есть понятие ” совершенная красота”, то Малиновский его отец-основатель. Ему одинаково идёт всё: строгий костюм, джинсы с драными коленками, серые треники и даже растрёпанные после сна волосы.
Он идеален. Каждая впуклость и выпуклость на своём месте. Ничего лишнего. Так не бывает. Он вообще настоящий?
— Доброе утро, — выходит как-то смущённо. Я стесняюсь, будто это не мы живём тут уже больше двух недель вместе и видели друг друга в разных ипостасях. — Классные трусы.
Он опускает глаза на свои семейные шаровары в ромашки и расплывается в счастливой улыбке:
— Крутые, да? Увидел на витрине, не смог пройти мимо. Сразу о тебе подумал.
— Сомнительный комплимент.
— А твоя пижама тоже ничего.
Теперь уже моя очередь рассматривать на себе короткие шорты и маечку на тонких лямках, расписанные крупными малинами.
— А, это. Это Анькин свадебный подарок. Сказала, что символично.
— У мелкой есть чувство юмора? Неужели.
— Малиновский! Цветкова моя самая лучшая подруга, даже не думай её обижать!
Он выключает свой парогенератор и лениво подзывает взмахом руки к себе.
— Иди сюда.
Ну котяра!
Секунду назад мне хотелось подуться, но сейчас я послушно шлёпаю босиком по светлому паркету и отчего-то не знаю, как себя лучше повести. Но Малиновский в отличие от меня не тушуется: бесцеремонно сгребает меня в охапку и прижимает к себе, как-то уж слишком по-хозяйски положив руки на мои ягодицы.
Чопорная зануда внутри меня возмущённо топает ногой.
— Послушай, если ты вдруг с чего-то решил, что после вчерашнего…
— Сейчас, подожди, пока ты всё не испортила, я сделаю это, — он кладёт руку на мой затылок и, пропустив сквозь пальцы волосы, мягко целует в губы. Его дыхание мятно-свежее с привкусом вишнёвого дыма, а кожа пахнет мылом. Моим.
И всё, дамба снова рушится от напора его обаяния. Я больше не хочу вредничать, не хочу ничего говорить, ни о чём думать. Только растворяться в его поцелуях.
Если так сносит крышу только от них, то что будет когда… Об этом я не могу даже думать, потому что моя ранимая натура не этого просто не выдержит.
Но Малиновский, кажется, думать об этом может, потому что когда поцелуи становятся глубже, дыхание чаще, а руки развязнее, я ощущаю на своём бедре что-то потустороннее, из-за чего делаю вывод, что срочно надо ретироваться.
Мне страшно. Я боюсь.
— Я там… — тяжело дышу, — …пыль вытереть хотела.
— О’кей, а я починить мотор, — выдыхает мне в губы и, легко хлопнув ладонью по моей пятой точке, на удивление легко отпускает.
От неожиданности я даже теряюсь. А где же все эти хитрые мужские приёмчики? Где напор? Секунду назад в его ромашковых трусах пошёл на таран авианосец с ядерной боеголовкой, и тут какой-то мотор?..
Всё ясно, он меня не хочет. Хочет кое-что другое, но не конкретно со мной. Самооценка, прощай.
Когда он, вместо того, чтобы пойти вниз, в гараж, двигается дальше по коридору, я непроизвольно хмурюсь:
— А ты куда это?
— В душ. Мотор чинить.
Хлопает дверь. Я зависаю.
Это что ещё за туманные аллегории?
Часть 32
Что может быть лучше тёплого воскресного дня в компании живого воплощения бога Эроса, который целуется так, что ненароком забываешь своё имя?
Правильно — только тёплый воскресный день в компании живого воплощения бога Эроса, который целуется так, что забываешь своё имя.
Мой внутренний мир перевернулся с ног на голову и я в ужасе вспоминаю то время, когда терпеть не могла Малиновского.
