мне хочется смеяться. Ну что за идиотизм? Из крайности в крайность.
— Пока мы только дружим, — усмехаюсь я.
— О. Так это та девочка, ради которой ты угнал коня?
— Нет! — отвечаю я поспешно. Пожалуй, даже слишком поспешно.
Директор на секунду сужает глаза, а затем спрашивает:
— У тебя есть серьёзные чувства к обеим, или ты предпочитаешь не брать на себя обязательства? Ты когда-нибудь влюблялся, Никита?
— Никогда, — качаю я головой.
— Советую попробовать, — улыбается он. — Тебе, как музыканту, это будет очень полезно, согласись? Любовь, пожалуй, самый бездонный источник вдохновения...
— Перейдём к философии? — усмехаюсь я.
— В другой раз, если ты не против, — тихо посмеивается директор. — Заметил? Мы вновь вернулись к угону. Скажи, ты жалеешь, что сел тогда за руль?
— Да, — глухо выдыхаю я. Былого веселья как не было.
— Ты был пьян, верно?
— Смертельно, — киваю я.
— У тебя была причина для такого состояния?
— Сообщение о новой семье отца, — жму я плечами. — Что вынесло вердикт по вопросу старой: мы ему не нужны.
— Ты, услышав новость о брате или сестре и будущей свадьбе отца, захотел напиться, а затем и разбить ту машину отца, которой он дорожил больше прочих. Всё верно?
— Всё так, да.
— О возможных последствиях ты тогда не думал?
— Я не хотел, чтобы кто-то пострадал, если вы об этом. Мне жаль, что так вышло. Правда.
— Ты не хотел, чтобы пострадал кто-то... — подавшись в мою сторону, облокачивается директор на колени, смотрит на меня цепко и напряжённо. — А что на счёт тебя? Ты хотел пострадать сам?
Его вопрос бьёт кулаком в солнечное сплетение, и волна удара огнём проходит по всему телу, душит горло, словно в него вцепились чужие руки.
Я — не самоубийца.
Что за чушь?!
— Я никогда себе не прощу того, что человек попал в больницу по моей вине, — сквозь зубы цежу я. — Я был пьян и чертовски зол, потому не справился с управлением. Всё.
Директор продолжает упрямо всматриваться в моё лицо, и я снова чувствую себя на грани побега. Но вот он медленно отклоняется на спинку кресла и виновато улыбается:
— Прости, Никита, я обязан был спросить.
— Надеюсь, на сегодня с вопросами покончено?
Игорь Олегович бросает взгляд на наручные часы, будто бы удивляется тому, сколько сейчас времени и вновь смотрит на меня:
— Да, Никита, можешь идти.
Я тут же срываюсь с кресла, но у двери вынужденно замираю, с силой стискивая пальцами дверную ручку.
— Никита?
— Да? — заставляю я себя чуть повернуть голову назад, чтобы дать понять, что слушаю.
— По поводу прощения себя... Тебе придётся.
Рывком открываю дверь и выскакиваю за неё, не утруждая себя позаботиться о том, чтобы её треск за спиной был не таким громким.
Несусь по коридорам, не разбирая дороги, до самой лестницы. А потом куда? Куда мне идти?
— Выглядишь паршиво...
Теперь ясно. Я пришёл.
Смотрю на губы Евы, которые растягивает неуверенная улыбка. Видимо, моё состояние ставит её в тупик — она не можешь понять, уместна ли её шутка или всё же не стоило привлекать моё внимание, потому что себе дороже.
— Ну... ладно, — отмирает она и пытается проскользнуть мимо меня.
Я пристраиваюсь рядом:
— С денниками покончено?
— По крайней мере, на сегодня, — хмуриться девчонка. — Иду принять душ... Впереди ждёт наказание за лошадь, если ты забыл. Возможно, навоз — это моя судьба, и ты был в какой-то степени прав, называя меня...
Я резко обхватываю её плечи и прижимаю спиной к стене. Слышу смешки малолеток, снующих по лестнице. Плевать. Смотрю в широко распахнутые глаза Евы, затем перевожу взгляд на её губы, вкус которых со вчерашнего дня не даёт мне покоя. Она вся целиком уже давно не даёт мне покоя. Словно я его заслуживаю.
— Ник...
Не сейчас, Ева. Только не сейчас.
Я набрасываюсь на её губы, словно голодный зверь. Целую её яростно и жадно, вынуждая открыться мне навстречу. Так нужно. Мне. Здесь и сейчас. Я не слежу за её реакцией, мне нет никакого дела до того, что я с ней груб. Что без разрешения забираю себе её, возможно, первый поцелуй.
Будут и другие, Ев. Я умею быть чутким и ласковым, вот увидишь.
Но сейчас позволь мне побыть эгоистом. Выпить твоё дыхание: по глотку, до дна; забыться в огне твоих губ и запомнить каждую нотку их вкуса.
Ты сводишь меня с ума. Ты тогда украла не только мои деньги и телефон, но и моё сознание.
Простить тебя за это?
А себя я могу простить за то, что натворил? Не важно сейчас или тогда, могу? Придётся?
Чёрта с два!
Я отрываюсь от губ Евы, прижимаюсь к её лбу своим, с силой жмурюсь, чтобы выдохнуть на пределе сбившегося дыхания:
— Прости.
Отпускаю её и ухожу.
Ужин я пропускаю, как и командное собрание после него.
На душе паршиво после разговора с Жевновым. Хочу не думать о нём, не прокручивать в голове весь наш диалог снова и снова, но раз за разом ловлю себя именно на этом.
Ещё и Ева...
Что она думает о моей наглости? О том, что я сбежал как последний трус?
Прости?
Умнее ничего не мог придумать?
Баран.
Я сжимаю зубы и с силой бью кулаком о матрас. Чёртов Жевнов! Должен он был спросить, видите ли! А мне теперь, что делать с этими грёбаными вопросами?!
Нужно проветриться.
Я поднимаюсь с кровати одновременно с тем, как в комнату входит Стас.
— У тебя всё нормально? — спрашивает он. — Девчонки переживают...
— Что, даже Е... эля?
— Вслух она ничего не говорила, — усмехается Безруков, — но по глазам было видно, что и она... Вы... реально целовались?
Я
