- Хорошо, я подумаю...
- Подумай, конечно, а потом скажи, - улыбнулась мама, в шутку трепля меня по щеке, - Да и вообще нечего на себе больше нести, чем на мужчине. Если тебе тяжело, значит пусть помогает.
***
Всю дорогу к Лёве я крутила в голове этот разговор, медленно бредя к его дому с перекинутой через плечо спортивной сумкой. И в какой-то момент даже почти решилась рассказать всё вот так, с порога. Выложить начистоту, и будь что будет. Мама права, часто невыносимо становится нести это в себе, одной. Хочется поделиться, переложить, отдать часть боли, сожалений, раскаяния, навязчивого желания переиграть прошлое, что-то исправить.
Я почти решилась...
Но увидела его, и...не смогла.
Я только одна виновата, что так вышло. Ни Лёвка, ни мама, ни врачи. Я одна, это было моё решение. В тот день, когда мы расставались, Лёвка ведь мне так и сказал, буквально проорал это в лицо. Просто он не знал ещё, что последствия буду глубже и необратимей. А сейчас ему может стать стыдно за тот разговор, просто потому, что он очень хороший человек с большим сердцем. Я уверена, он, как и я, прекрасно его помнит - каждое брошенное отравленное слово, и он может начать раскаиваться, узнав, а я не хочу. Он был прав. И я не буду перекладывать на него вину. Мы ведь прожили эти десять лет друг без друга, прожили полноценной жизнью, значит и дальше проживем.
Вот только эти три недели выцарапаем себе.
Переплетаю наши пальцы, смотря на соединенные ладони. Лёвка бурчит что-то во сне, его вторая рука крепче обнимают мою талию, притягивая ближе. Кожа липнет к коже, спаиваясь, спину покалывают волоски на мужской груди. Прикрываю глаза, в очередной раз стараясь уснуть, ловлю ритм мерного Лёвкиного дыхания и пробую попадать в такт. Успокаивает. Как медитация.
Сознание наконец туманится и подкидывает, словно сцены из фильма, обрывки прошлого в попытке пересчитать все ошибки, которые мы совершили, и возможность в миллионный раз подумать, как их можно было избежать.
41. Гулико
Когда Лёва на третьем курсе подписал контракт с МО, как и все курсанты, собирающиеся продолжать обучение, его родители подарили ему однокомнатную квартиру в Краснодаре, чтобы теперь будущему офицеру было где перебиваться во время увольнительных.
И эта маленькая уютная квартирка на пятнадцатом этаже нового комплекса, расположенного по иронии судьбы в совершенно равной удаленности и от его, и от моего общежития, и стала для нас домом. Особенно для меня.
У Лёвки в военном училище правила были всё-таки не в пример строже, и каждую ночь проводить вне стен заведения он не мог, а я могла. Договаривалась с дежурными по этажу, чтобы не отмечали, с вахтершами, и неслась туда, даже если точно знала, что Лёвки там сегодня не будет. Просто потому что там пахло им, всю мебель мы выбирали вместе, а стены украшали миллион наших фотографий, которые я распечатала в виде картин.
Мне сложно вспомнить более счастливое время в своей жизни - беззаботное, светлое, полное пылкой любви, дерзких планов и смелых надежд. Но все эти планы и мечты были слишком оторваны от реальности в силу нашего возраста и ещё не взращённого здорового скептицизма. И потому первый же серьёзный разговор с матерью, когда она узнала, что у нас с Лёвой всё серьёзно, полностью выбил у меня почву из-под ног.
- Дочь, а дальше что? Собираешься бросать балет? – мама сразу начала с самого больного.
- Нет! – возмутилась я.
- А как тогда? Ты понимаешь, что он военный? Сейчас закончит и поедет туда, куда распределят. Как миленький. В тайгу куда-нибудь, в военный городок…Будешь в ДК там танцевать, если оно там будет конечно, - уперла мама руки в бока, сверля меня снисходительным взглядом, - Да и сами вы дети ещё! Вот ты всё бросишь, попрешься за ним в ебеня, нарожаешь ему с тоски тройню, потому что мало того, что ты в лесу за колючим забором, так и еще и муж молодой твой каждое утром уходит в шесть утра и приходит только ночью, а потом в командировку на месяц, да еще без связи нормальной, потому что нельзя ему, а ты всё это время одна. А еще лет через пять он, как папочка его, какую –нибудь прапорщицу разложит, и, дай бог, если потом извиняться начнет, а не просто из семьи уйдет, сказав, что ты ему что-то там не додала. И останешься ты одна. Без профессии, без перспектив, с детьми…
- Лёва никогда так не сделает… - пробормотала я, а в груди всё похолодело.
Как можно знать наперед? У меня у самой был пример родителей перед глазами…
- Ой, - закатила мать глаза на моё наивное заявление, - Все они так делают! И его отец, и твой! Этот-то с чего вдруг не будет?! Нет, может и не будет, конечно, но для этого своя работа нужна, за спиной что-то, понимаешь? А не так, как у меня! Всё общее, хозяйство, дело, кредиты, захочешь – не уйдешь! – начала заводиться мать, - А он военный! Ты с ним только женой военного и будешь, понимаешь ты или нет? Хочешь так, пожалуйста! Только не рассказывай мне больше про то, как тебе в училище тяжело, как быть первой хочешь, как мечтаешь танцевать в Большом, потому как с ним всё равно все эти мечты – пустое! Он тебе ничего из этого не даст! И детей своих воспитывать потом не присылай, пока будешь пытаться из этой дыры выползти!
В тот день мы сильно поругались. А потом ещё раз, и ещё…
И теперь, чуть что, были эти бесконечные лекции от матери, что Лёвка мне не пара. И самое страшное, что я понимала, что во многом она права. Это была такая правда, из которой я не видела выхода. Она отравляла меня сомнениями и чувством приближающегося тупика.
Потому с Лёвой делиться своими мыслями я не хотела.
Ну а что он мне ответит? Что постарается распределиться в большой город? Или что мы на расстоянии будем жить? Да, всё можно решить, наверно…
Но сейчас ведь и проблемы такой остро не стояло - лишь смутные, выматывающие страхи перед будущим, забиваемые мне в голову матерью. А значит пока и не о чем говорить. Только и ему сон нарушу, зачем? Я решила так.
Но в то же время от маминых нападок я так устала, что уговорила Лёвку опять скрывать наши отношения. Ему это дико не нравилось, но, видя, как сильно меня растаивают стычки с мамой, он согласился. Так что своим родителям я сказала, что мы теперь почти не общаемся, все остыло, а он своим объявил в обычной для себя манере, чтобы просто не лезли в его личную жизнь.
Прошел ещё год, который мы уже жили почти как настоящая семья, отгородившись ото всех по максимуму в Лёвкиной уютной однушке на пятнадцатом этаже, почти под самыми облаками.
Когда Лёвка перешёл на четвертый курс, моему отцу предложили выкупить соседнюю с нашим комплексом гостиницу. Это была отличная сделка на перспективу, но обшарпанное, запущенное за последнее время здание требовало больших вложений. Отец решил обратиться не в банк, а к диаспоре. Так в нашем доме под Новый год появился Эдуард Ломидзе со своей женой Кэто и сыном Гелой, который был старше меня на пять лет.
Уже через пару часов хлебосольного ужина нас практически поженили. Наши отцы обсуждали какие прекрасные у нас перспективы в материальном плане, матери, что у нас могут быть красивые дети, а сам Гела смотрел на меня так, что я устала отводить глаза. Мы не перекинулись и парой слов, он ничего не знал о моём характере, предпочтениях, взглядах, но ему это было и не нужно.
Он видел перед собой строго воспитанную красивую девушку из правильной семьи, которая к тому же балерина, а значит ей можно хвастаться перед друзьями, да и вообще не стыдно людям показать, и этого Геле было более, чем достаточно.
А я всё это про него прекрасно понимала.
Понимала, что меня мысленно уже примеряют к дому, как диван в магазине, и с тоской думала, что, если желание родителей свести нас не выветрится вместе с выпитым алкоголем, то Лёвка меня убьёт.
В общем так и вышло.
Желание породнить нас лишь крепло вместе с сотрудничеством наших отцов, тем более, что папа оказался во временной большой зависимости от Эдуарда Гурамовича. Даже когда я твердо объявила, что нет, о свадьбе не может быть и речи, мне всё равно не позволяли полностью отказать ему. «Дочка, ну сходи ты с ним в кафе, ну что тебе стоит? В одном городе живете, молодые», «Дочка, на эти выходные приезжай обязательно, Гела тоже будет, у него подарок для тебя» и всё в таком духе.
