он сидит на диване, не способный ни к объятиям, ни к диалогу. Я снова ощущаю потрепанной пешкой в королевской мантии, сросшейся с ненавистным черным островком.
— Так нельзя, понимаешь ты? — Я осторожно глажу его по щеке. — Это просто невозможно.
— Сын еще ни о чем не знает. — Антон нервно трет лицо. — Не знаю, как ему объяснить.
— Он ведь уже взрослый, — пытаюсь возразить я. — Мои родители развелись, когда мне было четырнадцать. И ничего — жива.
Я предпринимаю финальную попытку достучаться до него и обнимаю. С заминкой он обнимает меня в ответ, но в этом слиянии я не чувствую ни нужды, ни отдачи. С тем же успехом можно пытаться согреть камень.
Когда спустя полчаса Антон уезжает, то помимо фантомного нытья в груди я чувствую облегчение. Моих сил едва хватает на то, чтобы передвигаться, не говоря уже о том, чтобы взвалить на плечи взрослого мужика.
На следующий утро, когда я, покачиваясь от слабости и головокружения, выхожу подышать воздухом, на телефон приходит сообщение.
Нам нужно поговорить.
Отправитель, конечно, Антон.
Тупая ноющая боль, не отпускающая меня уже несколько дней, трансформируется в резкий, болезненный прокол. Были ли в истории случаи, когда слова «Нам нужно поговорить» становились вестником чего-то хорошего?
Хорошо, — набираю я негнущимися пальцами. — Я буду дома минут через двадцать.
Именно в этот момент я понимаю, что в своей привязанности к Антону, увязла гораздо глубже, чем полагала. Потому что сейчас мне невыносимо больно. Потому что интуиция мне подсказывает, что это короткое сухое сообщение означает конец.
Антон появляется, едва я успеваю снять обувь. От него исходят флюиды забытой решимости, выглядит бодрым и на удивление свежим.
— Чай будешь? — спрашиваю я, отчаянно стараясь не выдать внутреннего раздрая.
— Буду, — отвечает он.
Поставив перед ним чашку, я опускаюсь напротив и смотрю в глаза. Фраза «О чем ты хотел поговорить?» вертится на языке, но никак не желает срываться. Потому что мне страшно услышать ответ.
Несколько секунд мы пилим друг друга глазами, а потом Антон выпаливает:
«Я так сильно хочу тебя», — и отчаянно вгрызается в мой рот.
А что я?
Я испытываю такое облегчение, что минутой спустя позволяю трахать себя на полу.
Сославшись на дела, Антон уходит от меня еще до того, как я успеваю натянуть трусы. Эмоциональная паника, вызванная его сообщением, остыла, но не исчезла. Он ведь изъявил намерение поговорить, но не поговорил. Так что же изменилось?
И с какого момента я стала такой слабовольной трусихой? Что стоило открыть рот и напрямую спросить о цели его визита вместо того, чтобы покорно раздвигать ноги? Вопрос риторический.
В очередной раз отвергнув идею о возникших к Антону чувствах, я вызываю такси и еду в спортзал с твердым намерением отвлечься.
Нужно срочно выбираться из паутины, в которой я увязла.
Это, кстати, еще один повод на себя злиться. Я ведь все это уже проходила с Арсеном и знаю, что зацикливаться на чем-то одном — путь в никуда. Жизнь должна быть устойчивым стулом — если сломается ножка, он устоит на оставшихся трех. А я свою превратила в хлипкий буфетный столик. Пни по основанию — и он с треском развалится, роняя все, что на нем стоит.
С трудом отмотав полтора километра на кардио и признав, что истязать себя дольше — прямой путь в могилу, я заползаю в сауну. Телефон все это время находится в шкафчике раздевалки — мой первый шаг в сепарации от Антона. Правда позже выясняется, что эти уловки лишние, ибо ни звонить, ни писать он и не планировал. Ни во время тренировки, ни после, ни когда я приезжаю домой.
Тупая боль, прочно поселившаяся в груди, ощущается настолько привычной, что почти перестает удивлять. Оставив попытки оправдать его поведение, я все свои силы бросаю на то, чтобы растравить былую злость. Она необходима мне, чтобы двигаться дальше и как можно скорее оправиться от болезни: как от физической, так и эмоциональной.
К вечеру у меня наконец получается, и внутренний голосок, на время утративший свою язвительность, вновь дает о себе знать.
Да расслабься ты, Ксю, — фыркает он. — Знаешь же, что Антон без тебя не сможет.
Эта тщеславная мысль и помогает мне заснуть.
Встречать утро без звонков Антона все еще непривычно, но уже вполне терпимо. Пролистав за завтраком новые вакансии и не найдя ничего путного, я решаю снова поехать в спортзал — на этот раз плавать. Клин, как известно, вышибают клином, а секс, по сути, тот же спорт. Нужно просто заменить его другой физической активностью.
Телефон на этот раз беру с собой, чтобы не испытывать вчерашнего разочарования, не обнаружив в нем новых уведомлений. А когда слышу характерный писк входящего сообщения, не предпринимаю попытки вылезти из воды, продолжая плавать до тех пор, пока легкие не начинает саднить.
Привет, Ксюш. Как твои дела?
Заливая экран каплями, падающими и в волос, я разглядываю это сообщение.
Казалось бы — вот он, тот самый долгожданный знак внимания от него, но все что я испытываю — это желание отправить Антону горстку спор сибирской язвы и килограмм коровьего навоза в придачу. С каких пор ему стало так сложно мне позвонить?
Решив ничего не отвечать, я бросаю телефон на дно сумки и вызываю такси до торгового центра. Лучше коротать время в примерочных, чем в сотый раз, лежа на диване, размышлять на тему «Почему Антону так подходит его имя?» (внимание, тонкий юмор — прим. Автора)
Когда, набрав в любимом отделе кучу рубашек, я вместе с продавцом консультантом марширую к кассе, то слышу очередной писк сообщения. Отправитель, конечно, Антон.
Я бы соврала, сказав, что не испытываю самодовольства. Внутренний голос победно улюлюкает: «Видишь, Ксюха. Этот слабак не может без тебя».
Неторопливо оплатив покупки, я бреду в ближайшее кафе, заказываю кофе, и лишь после этого открываю сообщение, готовясь увидеть слезные извинения. Извинения там действительно имеются, а вот заключительная часть становится, мягко говоря, сюрпризом.
Ксюш, прости меня. Понимаю, что поступил отвратительно по отношению к тебе, но я не смог довести дело с разводом до конца.
Я перечитываю эти строчки раз за разом, до тех пор, меня наконец не осеняет. «Не смог довести дело с разводом до конца» означает то, что Антон решил остаться с женой.
Из легких вырывается глухой смешок. Ну конечно же. Идиотка ты, Ксюха. Все это время он не сражался за то, чтобы
