class="p1">Я падаю на диван, окончательно потеряв все силы, смотрю на Немого, как на сумасшедшего. Никакой логики в его поведении не наблюдается.
— И какого хера Герман делает здесь?
— Будет у тебя жить, — сурово говорит Немой, — Вовка, брат Альки, от сердца оторвал.
— А мне зачем? — вообще никакой логики…
— Чтоб ему рожу бил, а не сыну начальника ГАИ, — косится на меня Немой.
Я какое-то время туплю, переводя взгляд с одной одинаковой рожи на другую, связывая все нитки в одну.
Машинально почесываю сбитые костяшки… Ну что тут скажешь… Вполне вероятно, да. И это могло быть.
Я вчера же вообще не помню, что делал. Мог и рожу бить сыну начальника ГАИ. Мне-то глубоко похеру было, чья рожа под кулак попалась… Но вот Немой откуда?.. Он же с Алькой теперь все время? Стережет ее, как Цербер вход в ад.
— Мне Вовка позвонил вчера, — говорит Немой, — вопрос решили, там пацан нелегально находился, если папаша его узнает, что он на гонках был, то вломит похлеще тебя. Но все равно это залет, ты понимаешь?
— Да похуй…
Я падаю спиной назад, на мягкое покрытие дивана, закидываю руки за голову, смотрю в потолок.
Немой садится рядом, закуривает, молчит…
А потом спрашивает:
— Вообще нет?
Я знаю, о чем он, потому коротко отвечаю:
— Нет.
— А ты… Ну… Поговорить? — осторожно спрашивает Немой, а я только скалюсь уныло.
Прошло две недели с тех пор, как Радужка узнала про мой тупой спор.
И две недели, как я умираю каждый день.
И нет, я не сразу так стал себя вести.
Поначалу я уперто пытался с ней поговорить, поймать в универе, но Радужка показала наглядно, что значит “настоящий игнор”.
То, чем мы с ней занимались до этого, было такой лайт-версией, долгой прелюдией перед сексом…
А вот сейчас…
Она не пряталась от меня, нет. Если встречались в коридоре, то спокойно шла навстречу, скользя взглядом мимо, словно по пустому месту.
И тут не помогали ни мои слова, ни касания, ни попытки вывести на эмоции, ни те же самые тупые попытки в разговоры и тактильность, которая на ура срабатывала раньше.
Я-то думал, дурак, что это я такой красавчик, и она непроизвольно от меня течет! Потому что я так хочу!
А получается, все это время она хотела…
А теперь перехотела.
И все.
Просто все.
Через неделю я начал сходить с ума.
Нет, я и до этого не в себе был, но тут окончательно крыша поехала, я поймал Радужку на перемене и просто внаглую утащил в укромный уголок.
Прижал к стене, впился в губы жадно, кайфуя от ее слабости и ожидая ответа. Мне казалось, что она все еще хочет. Путь и обижается, сопротивляется, но хочет. Ну… Как раньше, да? Прокатывало же? Была же между нами печка?
А Радужка, вначале замерев от моего напора, затем пришла в себя и показала, что значит реальное сопротивление.
Как язык не откусила, до сих пор не понимаю.
И до яиц достала, хоть и мелкая совсем.
И, главное, что все это молча. Ни слова не проронила.
Она вообще ни слова мне не сказала после того вопроса про спор. И моего ответа.
Я помню, как повалился на пол, хрипя от боли в отбитых яйцах, а она поправила юбочку и пошла прочь.
Спокойно и равнодушно.
И вот тогда я понял: все. Это, блять, все. Ничего больше у меня не будет. Ничего не получится. Можно подыхать.
И пустился во все тяжкие.
Девки универские, которым неожиданно начало доставаться максимум моего больного внимания, взвыли и устроили гладиаторские бои в мою честь. Победительнице разрешалось все.
А я никому не отказывал, с мазохистским удорвольствием обжимаясь с очередной девкой в самых видных местах универа. И, желательно, в присутствии одной мелкой неприступной Радужки.
Хотелось, чтоб в ее глазах равнодушных хотя бы какое-то выражение промелькнуло… Хоть что-то.
Но нихера. Вообще нихера.
Я осатанел и ебнулся окончательно.
И вот, итог…
Сбитые костяшки, предстоящий занимательный квест с начальником ГАИ и резиновый мудак в моем доме…
Круто, я считаю.
— Слушай, ну не может быть, чтоб все как отрезало… — неожиданно выдает Немой, — нет, ты, конечно, мудак… Спорить… Учитывая, что она только-только из похожей истории…
Я рывком сажусь на диване, смотрю на Немого:
— Че сказал?
Но Немой, осознав, что ляпнул лишнее, затыкается и встает:
— Ладно, я пошел. Германа лупи, если кулаки чешутся. Больше я тебя выручать не буду, понял?
— А ну стоять! — рычу я, подпрыгивая и перехватывая друга за плечо, разворачиваю к себе, смотрю в безэмоциональную рожу, — говори, блять! Что там за история?
— Не могу, — крутит головой Немой, — я и так зря пизданул… Алька узнает, яйца открутит…
— Да ты и так без них давно! — выхожу я из себя, — зассал другу реальный расклад дать? Ты хоть понимаешь, что я сдохну?
— Ну… Никто от этого еще не сдыхал…
— Да? — скалюсь я, — а если Алька тебя кинет? Как будешь себя чувствовать?
— А с чего это ей меня кидать? — тут же начинает бычить Немой, наливаясь привычной дурной яростью, и раньше бы я давно уже оттормозился, но сейчас меня несет. И плевать на последствия.
— Просто так, блять! — ору ему в рожу, — касанешь и все! И все!
— Не будет такого…
— Не зарекайся, блять! Я тоже думал, что не будет! А оно — вот! Так что не зарекайся! Не хочешь говорить, пиздуй по холодку! Но ко мне не подходи больше, понял? Забудь, нахуй, про меня!
Я толкаю Немого в грудь и, развернувшись, с ходу луплю Германа по резиновой роже.
Ай, хорошо! Красава! Еще раз! И ногой! И еще! И еще! И еще!
Немой смотрит на меня со своей обычной нечитаемой рожей, молчит.
А мне плевать!
Я сильно занят, вымещая злобу на резиновом мудаке.
И вот реально легче становится!
— Ну ладно… — бубнит Немой, и я тут же разворачиваюсь к нему, чуть ли не в прыжке, смотрю жадно, не желая потерять ни крупицы информации, — но если сдашь меня Альке… Или расскажешь Поняшке, что знаешь что-то… Короче, я предупредил.
— Хватит прелюдии, — тороплю я его, — начинай!
— У нее бывший парень спорил на нее, — говорит Немой, и я мысленно стону, понимая теперь такую дикую реакцию Радужки, — целый год окучивал… И, практически, в койку уложил, но она узнала откуда-то… Они с Алькой так и познакомились: она переживала из-за Лекса, а Поняшка из-за своего мудака…
— То есть… — соображаю я медленно, — то есть… Это совсем недавно было, что ли?
