— Мам! — позвала ты. — Ты где? Ау! Это мы с Лёней!
Никто не отозвался. Может быть, Наталья Борисовна ушла куда-то? К соседям, например? Мы уже были готовы предположить и такой вариант, когда я вдруг заметила, что крышка погреба открыта.
— Наталья Борисовна, вы там? — позвала я в тёмный квадрат в полу, веющий прохладой.
В ответ — молчание и сумрак.
— Лёнь, спустись туда, посмотри, а? — глухо попросила ты.
Ты могла бы и не говорить этого: мне пришла в голову та же мысль, от которой разом похолодело нутро и задрожали руки. Меня всю затрясло от страшного предчувствия, и, спускаясь по металлическим скобам в погреб, я каждую секунду рисковала сорваться и рухнуть вниз.
Погреб в доме был единственным местом без электрического света: от сырости проводку часто замыкало, и освещение оттуда вообще убрали. На специальной полочке стояла в банке из-под консервов обычная парафиновая свечка, и сейчас она не горела. Меня охватила со всех сторон жутковатая — как мне показалось, могильная — прохлада и сумрак. В потёмках слабо виднелись ряды банок на полках... А на полу, прямо у меня под ногами — очертания тела.
Я осела на холодный земляной пол погреба: ноги подкосились и отказались меня держать. А ты сверху спросила встревоженно:
— Ну, что там?
Я не сразу смогла тебе ответить. Охваченная ледяным параличом, я молча рассматривала лежащее рядом в безжизненной позе тело... без сомнений, Натальи Борисовны. Когда оцепенение немного отступило, я, сделав над собой страшное усилие, дотронулась до твоей мамы. Кожа тёплая, но как будто уже остывающая. Наталья Борисовна не шелохнулась, не застонала в ответ на моё прикосновение. Ничего...
— Лёнь? — беспокоилась ты наверху. В квадратном отверстии виднелась твоя круглая коротко стриженая голова.
Я наконец смогла подать голос:
— Ян... она здесь... лежит. Я не могу понять, живая она или нет.
— Что значит — не можешь понять?! — вскричала ты.
Снизу мне было не разобрать выражения твоего лица, но голос страшно дрогнул и пресёкся, как оборванная струна.
— Так, подожди, я сама спущусь, — сказала ты.
Я вся превратилась в один сплошной оголённый нерв: а если ты оступишься, упадёшь? Я приготовилась тебя ловить, но твой спуск обошёлся благополучно. Ты нащупала Наталью Борисовну, чуткими пальцами нашла сонную артерию.
— Пульс есть, слабый! Так, Лёнь, надо вызывать МЧС и скорую. Самим нам её отсюда не поднять. А если у неё, не дай Бог, перелом позвоночника, её лучше вообще не трогать. Давай, лезь наверх и звони, куда надо, а я с мамой побуду.
Сохраняя поразительное присутствие духа, ты и меня заставила взять себя в руки и сконцентрироваться на действиях, а не на эмоциях. Уцепившись всё ещё немного трясущимися руками за холодные скобы, я полезла наверх, а ты вслед мне добавила:
— И Саше тоже позвони!
Сама удивляюсь, как я не свалилась, выкарабкиваясь из погреба. Даже как-то преодолела самый сложный участок лаза — между верхней скобой и поверхностью пола. Расстояние там было приличное, выбираться неудобно, и я чуть не потеряла равновесие, но как-то удержалась... Пальцы царапнули пол, скользя, но нога нашла опору, оттолкнулась, и я просто вывалилась на бок, ловя ртом воздух и обливаясь холодным потом.
Вызвав спасателей и скорую помощь, я позвонила твоей сестре. Всегда сдержанная и решительная, в трудный момент она не стала поддаваться эмоциям и впадать в истерику, лишь сказала кратко:
— Еду!
Она приехала первой, до спасателей и врачей, в своём элегантном деловом костюме спустилась в погреб, зажгла свечу и осмотрела Наталью Борисовну.
— С виду повреждений... вроде нет, — сказала она чуть прерывающимся от волнения голосом. — Крови не видно. И пульс есть... Мама! Мамуля! Ты слышишь меня? Это я, Саша!
Наталья Борисовна не отзывалась.
— Трогать её до приезда специалистов не будем, — сказала Александра. — Самое главное — жива, слава Богу.
Не жалея своих светло-серых дорогих брюк, она присела на край ящика с остатками прошлогодней картошки и провела рукой по лбу. Мне сверху было не очень хорошо видно её лицо, но этот жест на секунду выдал сильнейшее волнение, которому Александра просто не давала вырваться наружу.
Приехали спасатели. Наталью Борисовну пристегнули к носилкам и вытянули на верёвках, причём вытаскивать носилки приходилось почти в вертикальном положении: лаз погреба был узкий, и во всю длину они не проходили. Я сжимала твою руку, а ты напряжённо вслушивалась в голоса спасателей.
— Вытащили, — сказала я тебе, когда носилки были наконец осторожно опущены на пол.
— Она всё ещё без сознания? — только и спросила ты.
— Кажется, да...
Мы поехали следом за скорой, увозившей Наталью Борисовну в больницу. Белая "газель" с красным крестом мчалась с мигалкой и сиреной, и Александра не отставала от неё. Я на заднем сиденье просто молча держала твою руку в своих, тихонько поглаживая. Слов не было.
Потом — ожидание в вестибюле. Бесконечное, тревожно-тоскливое, страшное и ледяное. Ты облизнула пересохшие губы.
— Водички не хочешь? — спросила я. — Я схожу, куплю...
Ты только коротко качнула головой: нет. Я растерянно умолкла, но Александра шепнула мне:
— Сходи, солнышко, купи.
Август распростёр над моей головой седые крылья, неумолимый и равнодушный. Дышал холодом в спину, когда я вышла к киоску купить бутылку минералки, шуршал колёсами машин и душил запахом выхлопных газов. Уличная атмосфера невыносимо давила на грудь.
Ты всё-таки выпила воды, следом попросила бутылку и Александра. Сделав несколько глотков, она утёрла губы и сказала:
— Спасибо, Лёнь.
Её взгляд, усталый и тревожный, всё равно был ласковым.
Наконец пришёл врач, и мы всё узнали. У Натальи Борисовны был тяжёлый инсульт, кровоизлияние — крайне серьёзное, и выживет ли она, должна была показать эта ночь.
