– Как думаешь, для чего это? – спросила она.
– Думаю, это жертвенник. Кровь, масло, вино – жертва приносилась сразу всем богам.
– Точно. Ты прав, вероятнее всего.
– Я не только прав. Я абсолютно счастлив.
Луиза повернулась к нему, чтобы понять, шутит он или серьезен. Серьезен. Глаза и вправду счастливые-счастливые…
– Почему?
– Наверное, это один из самых ярких моментов в моей жизни. Подземный храм, в котором сотни лет не звучал человеческий голос. Эти древние боги, которые, наверное, даже не входят в классический индийский пантеон…
– Может, и входят. У индийцев три с половиной тысячи богов, – машинально отозвалась Луиза.
– Боюсь, что другого подобного приключения у меня уже не будет. Иначе на жизнь одного человека получается слишком много.
– А так всегда – на жизнь одного приходится больше – денег, друзей, впечатлений, на жизнь другого меньше… – философски пробормотала Луиза. – Я, кажется, с ума схожу от этого величия.
– Не надо.
– Здесь нет другого выхода, Френсис, – медленно проговорила Луиза.
– Нет, – подтвердил он.
Она опустила плечи, как будто от его слов что-то зависело и, если бы Френсис сказал: «Есть», стены раздвинулись бы и выпустили их на поверхность, к солнцу.
– Я назад не дойду, – прошептала она. Стыдно, ужасно стыдно говорить такое, но лгать бессмысленно.
– А мы сначала отдохнем. Хорошо? Сколько захочешь. Где тебе будет уютнее?
– Там. – Луиза указала лучом от фонаря на возвышение с бассейном.
Никогда бы она не подумала, что камень может быть таким мягким на ощупь. Тем не менее, когда ее спина коснулась шершавой стенки бассейна, Луиза не смогла сдержать блаженного стона. Сидеть на рюкзаке – сомнительное удовольствие, но когда под уставшей спиной есть надежная опора…
– А у меня светильник есть, – сказала она. – Зажжем?
– Конечно!
Оранжевого света от пропитанного чем-то фитиля хватало лишь на то, чтобы видеть друг друга – статуй отблески почти не достигали, но так действительно стало спокойнее. Френсис обнимал ее за плечи, и Луиза чувствовала себя маленьким, пушистым, нежным зверьком в его руках.
– Вот отдохнем – пойдем обратно и начнем откапываться.
– Хорошо.
– А потом, когда выберемся на поверхность, получим большую взбучку от профессора Хаксли.
– Точно.
– И, может быть, Кристиан тоже разобьет мне лицо – за неосторожное обращение с твоей безопасностью.
– Ага. – Луиза готова была согласиться с чем угодно, лишь бы это произнес он. Его голос звучал, как музыка на фоне океанического прибоя, – величественно и сладостно.
– Похоже, моему мозгу тоже не хватает чистого кислорода, – пробормотал Френсис.
– Ой…
– Не пугайся, я выдержу. Расскажи мне о своем детстве.
– У меня было скучное детство… Я хорошо училась и много читала. Все время читала, даже по ночам – с фонариком под одеялом, чтобы мама не ругалась. Книги были для меня всем…
– Мы похожи.
– Да, и не только в этом, как мне кажется…
– Луиза…
– Да?
– Ты мне очень нравишься, я тебе говорил?
– Ну, что-то подобное точно звучало… – рассмеялась она.
– Я хочу, чтобы ты знала… Я влюбился.
– В кого? – не поняла Луиза. Одна мысль никак не хотела связываться с другой. Полотно рассуждений расползалось, как истлевшая ткань в руках.
– В тебя. Я тебя люблю. Думаю, лучшего момента для этих слов не будет…
Если бы Луиза умерла в этот момент, она бы умерла от счастья. Но сердце снова застучало, и она осталась жить – мгновенно натянувшейся струной в руках Френсиса.
– Будет нечестно, если я не скажу… – хрипло прошептала она. – Не скажу, что я тоже тебя…
Он закрыл ей рот поцелуем, так и не дождавшись того самого, главного слова… Перед лицом неизвестности, угрозы мучительной смерти не осталось ничего важнее жизни. Древние боги смотрели на них из темноты, но Луизе было все равно. Свершалась воля богини столь же могущественной и прекрасной, как само мироздание, – богини Любви.
И не было никого и ничего, только он – пылающий и пылкий, молодой, сильный, гибкий зверь, который по-звериному отчаянно и искренне жаждал слиться с ней. Взять себе. Подчинить и отпустить – но потом…
Его рука жгла, как жжет прикосновение лавы нежное и чуткое тело земли. После него уже ничто не будет, как было…
Только это – не разрушение и не созидание, что-то другое, не доброе и не злое, вечное, гармоничное, неизбежное, как взрывы на звездах.
– Френсис…
Его имя ощущалось на губах, как вкус терпкого вина.
– Я тебя… люблю.
Луиза не думала, что она кому-то еще скажет это слово. А сейчас она вообще не думала…
Видимо, это был такой день. Когда раздался шум, Луизе показалось, что шумит у нее в ушах. А потом ей на голову упал ком земли.
Френсис сориентировался быстрее, подхватил ее на руки, легко, как кошку, и рванулся в тоннель. За их спиной творилось светопреставление: грохотали о камни камни, что-то еще падало, столбом стояла пыль… Луиза враз отрезвела, но еще не знала, чего жалко больше – что так внезапно закончилось чувственное счастье с Френсисом или что сейчас погибнет самое удивительное творение человеческих рук, которое она видела в жизни.
Они стояли с Френсисом под сводами тоннеля, и он крепко прижимал ее к себе, и от этого Луизе хотелось растаять, раствориться… или заплакать.
А потом все закончилось. Упали еще несколько камешков… Луиза почувствовала, как напряглись плечи Френсиса, открыла глаза, подняла голову и увидела его застывшее лицо, почти сумасшедшее и почти счастливое одновременно.
А потом поняла, что увидела . Без фонаря и светильника.
– Смотри, – прошептал он и развернул ее лицом к храмовому залу.
С потолка, прямо в каменный бассейн, падал столп света. Не потустороннего, а обычного, земного, дневного света…
– Док, смотрите! Фонарь мне, быстро…
Луиза завопила от восторга, счастья, облегчения и первобытного счастья жить. Она не могла себе представить, что будет когда-нибудь так радоваться, услышав голос Кристиана Митчелла.
13Из Дели летели бизнес-классом.
Луиза чувствовала себя самой несчастной путешественницей на свете. От этого не спасали ни гордость своим «исследовательским подвигом», ни молчаливое одобрение профессора Хаксли, ни восхищенные речи Дороти. Ее интересовал только Френсис, а он сидел, молчаливый, в трех шагах от нее – с ними и в то же время один, недосягаемый, как альфа Центавра, и неприступный, как гордый средневековый форт.
Он загорел. Здесь, в самолете, на фоне белокожих европейцев, возвращающихся домой из кратковременных командировок и отпусков, он казался отлитым из бронзы – статуя героя или бога, величественная и бесстрастная. Синие глаза – как ограненные топазы в полумраке – не светились.
