Обрабатывать — вынудить — нежелательному. Эти слова обрушились на нее и резали как ножом на маленькие кусочки ее сердце, ее чувство собственного достоинства, ее любовь. И она побежала от него по тропинке к дому, по хрустящему под ногами гравию с такой скоростью, будто за ней гнались все церберы ада.
Даже ужасный несчастный случай, унесший родителей Пенна, не лишил Кэтлин первых иллюзий юности — чувства, что мир — это, по существу, прекрасное место и что хорошие намерения будут вознаграждены. Но эта ночь сорвала с нее покров невинности и взамен научила ее цинизму.
Она прокралась назад в коттедж Россов и почти всю ночь лежала с открытыми глазами. В последующие дни она не сворачивала с дороги, чтобы избежать встречи с Пенном, но стойко отказывалась смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его. Однако — Кэтлин должна была это признать — и он не делал особых попыток заговорить с ней. Он, конечно, не извинился. И когда она сказала ему, что уже не надо бояться беременности, он не мог скрыть своего облегчения. Она почти ненавидела его тогда.
Своим родителям она сказала только, что несчастный случай превратил Пенна в человека, которого она не хочет больше знать. И, несмотря на ее упорное нежелание отвечать на их вопросы, ее родители почти с облегчением обнаружили, что она спокойно продолжает заниматься своими делами. Слишком поздно было изменять свои планы посещать университет, который выбрал Пенн, но это было большое заведение, и для нее не составит труда его избегать.
Но это, как выяснилось, было ненужное беспокойство. Пенн уже не вернулся в университет. Буквально за неделю до начала осеннего семестра он собрал свою спортивную сумку и покинул Спрингхилл, доверив адвокату своих родителей закрыть коттедж на озере и продать все остальное.
В Спрингхилле, конечно, пошли разговоры, и весьма подробные, о психических травмах, безответственности, юношеских реакциях — и вообще какой это позор. Потом вдруг всплыл еще какой-то незначительный скандал, а после о Пенне Колдуэлле и вовсе забыли.
Порой он напоминал кому-нибудь о себе случайными почтовыми открытками из каких-то экзотических мест, или его имя случайно всплывало в разговоре. Его забыли все, кроме Кэтлин, которая никогда так и не смогла забыть его жестокость. Ту ночь, когда он сказал, что не испытывает к ней любви, даже желания, и по отношению к ней у него нет никаких обязательств. Что он видит в ней только охотника, стремящегося его поймать, неважно какими средствами. Что возможность родить от него ребенка служит ей оружием, нацеленным ему в голову.
Она спрятала лицо в диванную подушку, и у нее вырвались рыдания, жестокие и отчаянные, сменившиеся потоком жгучих слез, не выплаканных за все те годы, когда она была слишком потрясена, чтобы плакать.
Он был прав тогда, днем в ресторанчике, обвинив ее, будто она все еще злится на него за то, что он не хотел на ней жениться. Как глубоко таила она это в себе — до сих пор.
Луна стояла высоко в небе, когда она перестала плакать. Ее свет, который раньше сплошным потоком струился через окна, уменьшился теперь до маленьких неровных квадратов, лежавших на деревянном полу. От неподвижности у нее занемели ноги, от неосознанного напряжения болели все мышцы.
Но в сердце наступил относительный покой. Наконец-то она извлекла это жестокое воспоминание из закоулков своей памяти, отряхнула его от пыли и грязи и подвергла тщательному анализу. И теперь, с мудростью, пришедшей спустя эти прожитые годы, она посмотрела на вещи по-другому. Она способна была простить Пенну все, что случилось. Теперь она смогла понять, что, находясь в состоянии стресса в тот момент, он едва ли сознавал, что делал. Они оба были застигнуты врасплох силами, которых не понимали.
И хотя она знала, что каждое его слово в ту ночь было правдивым, она знала и то, что это был другой Пенн, произнесший тогда глубоко ранившие ее слова. Совсем другой Пенн, сильный и злой, закаленный в преодолении боли, утраты родителей, после того «обжегшего» его душу взрыва. Это был вовсе не тот нежный Пенн, которого она так любила, и она еще не смогла увидеть тогда другого Пенна, каким он стал.
Другого Пенна, которого она, несмотря ни на что, все еще любила.
Странное чувство покоя наступило у нее в душе после осознания этой истины, после того как она наконец-то бесстрашно посмотрела правде в глаза.
— И как же это до тебя все-таки дошло, Кэтлин Росс? — вслух спросила она себя устало. — Опять начинать все сначала. Но идти-то ведь дальше некуда.
Почти всю ночь Кэтлин уговаривала себя быть благоразумной. Убеждала, что любовь к Пенну не имеет никакого значения. Ее осознание происшедшего с ней и бесстрашие, с каким она это встретила, не изменили заложенной в нем жизненной правды. Да, ее мучительное признание, что она все еще любит Пенна, не перевернуло мир. Лучшее, что можно придумать, — выбросить все из головы и заниматься своими делами.
Она говорила себе это, пока чистила зубы, повторяла, пока ела кукурузные хлопья с молоком.
Она вбивала это в свое сознание, пока распаковывала полдюжины своих коробок.
Однако едва Кэтлин вышла к машине, чтобы начать переносить из нее в дом свою одежду, и увидела стоявшего у кромки пляжа Пенна, на мгновение занесшего над собой руку, чтобы забросить леску в воду, она поняла, что все ее рассуждения и уговоры напрасны. Сколько бы она ни пыталась вести себя благоразумно, это не поможет. Осознание того, что она его все еще, несмотря ни на что, любит, навсегда изменило ее мир.
Должно быть, он услышал, как она вышла, и помахал ей рукой. Потом вновь занялся рыбалкой. И этого уже было достаточно, чтобы сокрушить все ее тщательно выстроенные логические рассуждения. Казалось, у Кэтлин перевернулось сердце, она быстро схватила наугад из машины часть одежды и вбежала с ней в дом. Она задыхалась так, будто только что пробежала марафон.
Ты ведешь себя как настоящая дура. Ты ведь уже не какая-нибудь восторженная девчонка. Мы оба теперь не те, какими были десять лет назад.
И в этом состояла часть ее проблемы. В новом Пенне было нечто такое, что больше всего тронуло ее сердце. В нем теперь появились неизвестные ей внутренние силы — какое-то особое одиночество, некое спокойное пространство, куда он никого не допускал. Они росли в нем постепенно, когда стали затягиваться раны от понесенной утраты. И вот эта молчаливая тайна привлекала Кэтлин и угрожала ее душевному спокойствию, как ничто раньше.
Тогда она любила его так крепко, как, по ее представлениям, можно было любить. Но теперь — теперь она любила его больше.
