К счастью, все ее слезы уже иссякли. Одри подхватила свою сумку, благодарно улыбнулась водителю, который изо всех сил пытался не прислушиваться к их разговору, а затем снова посмотрела на Оливера, прежде чем прошептать:
– Но я умоляю тебя не соглашаться на жизнь без любви. Пожертвовав собой, твоя мать не этому хотела научить тебя.
А потом она повернулась, и он пропал из поля ее зрения.
Из ее жизни.
Но только не из ее сердца.
20 декабря этого годаНе вслушиваясь в безупречную английскую речь, Оливер смотрел через бухту Виктория на здание, в котором располагались ресторан «Цинтии» и пентхаус на самом верху, рассеянно катая сигару между пальцев. Он научился легко находить ресторан глазами из любого бизнес-центра острова Коулун, где часами мог смотреть в окно.
Несмотря на присутствие своего адвоката и партнера, он тоже должен был находиться здесь. Эта сделка была слишком важна, чтобы невнимательностью оскорбить тех самых людей, у которых он хотел выкупить компанию. Но то, что они говорили на английском языке, а не требовали его вести переговоры на мандаринском, свидетельствовало о том, что они уже уступали. А это означало, что они уже решились продать.
Остальное – просто ритуальный танец.
То есть его взгляд и внимание могли свободно блуждать через бухту и подниматься по шестидесяти этажам из стали.
Он заставил себя полностью распланировать весь день, и у него было полно встреч в Гонконге – сегодня, двадцатого декабря, – но его сердце настаивало на том, чтобы он оказался здесь, на Коулуне, прямо напротив ресторана «Цинтин» через бухту. Словно таким образом он мог узнать, что чудо произошло и Одри появилась там. Как будто его глаза разглядели бы ее, стоящую скрестив руки на груди, у той стеклянной стены напротив. Далекую точку на фоне моря серебра и хрома.
Вопрос заставил его переключить внимание, но, как только ответ был дан, его взгляд вновь обратился к ресторану, а воспоминания унесли его назад, в прошлое Рождество. К тем необыкновенным, сказочным двадцати четырем часам.
Он сдержал слово и никогда больше не пытался связаться с Одри. Ни электронного сообщения, ни телефонного звонка, ни писем, ни SMS. Ну в любом случае ничего, о чем она просила его. Но он всегда умел находить лазейки.
Но весь прошлый год показался ему чистилищем. Какой же он был дурак, если думал, что сможет просто вернуться к своей жизни в Шанхае и выбросить ее из своей системы и из воспоминаний. Ему пришлось работать над этим – действительно чертовски тяжело работать, – только чтобы выдержать те первые недели. Потом месяцы. Потом весну, лето, осень.
А теперь прошел год, и наступил момент, которого он до смерти боялся.
Когда Одри не прилетела на их Рождество.
Опять.
Она бросила ему в лицо горькую правду в тот день в аэропорту. Жестокие, неприятные слова, которые он постарался забыть. Ему потребовалось несколько недель, чтобы начать их переваривать. Сначала он был в ярости и старался оправдать то, что дал ей уйти. Затем он пытался найти разумное объяснение и вспомнил, как ей было больно и сколько мужества ей, наверное, потребовалось, чтобы стоять там и позволять ему так унижать себя.
И наконец он понял смысл ее слов, и это словно заставило слова материализоваться, он вдруг начал видеть подтверждения ее правоты, куда бы он ни пошел. Прямо перед глазами.
И они насмехались над ним.
Причина его неспособности к успешным отношениям была в нем самом. И он действительно использовал свою дружбу с Блейком в качестве защитного экрана, за которым предавался своим чувствам без права собственности на них.
И как только он перестал отрицать это, он начал видеть больше и больше. Как он лгал самому себе все это время, полагая, что только его высокие стандарты не позволяли ему привязаться к какой-то одной женщине. Неудивительно, что он никак не мог найти ее: его подсознание мешало ему это сделать.
Но мужчина не может просто игнорировать такое прозрение. Поэтому Оливер снова начал встречаться, проверять теорию, проверять себя, охотясь за той, которая могла бы предложить ему ту же душевную связь, какую открыла ему Одри в ту ночь в кресле. Ту, которую она предлагала ему много лет. Страдая от эмоционального голода, он искал то, что уже отведал.
Но не находил.
Хотя на этот раз он по-настоящему пытался.
И поэтому он выбросил спасательный круг – вернув себе один старый должок, – и только уповал на небеса, что Одри обо всем догадалась, получив на прошлой неделе неподписанную рождественскую посылку. И что она приняла ее. И пусть она даже была в ярости, только бы эта эмоция была достаточно сильна, чтобы вернуть ее в Гонконг.
Назад в ресторан.
Назад к нему.
Потому что он должен был извиниться перед ней. И попытаться спасти их дружбу. И, если получится, также хрупкую, израненную душу.
Массивные двери зала заседаний мягко щелкнули и открылись. Джинни Линг прошептала что-то на ухо человеку, стоявшему ближе всех к двери, он кивнул и затем незаметно напечатал что-то в своем планшете.
Через несколько секунд смартфон Оливера завибрировал.
Он без интереса посмотрел на тему электронного сообщения от своего партнера:
«Телефон – срочно».
В следующий момент его тело выскочило из кресла – еще до того, как ум полностью осознал слова и номер телефона в следующей строке, – и он был уже на полпути к двери, прежде чем кто-либо из этих возмутительно богатых и наделенных чрезмерными полномочиями людей в комнате понял, что происходит.
«Пжл позвони Мин-Гуа».
Он не пришел.
Одри наблюдала за оживленным, безразличным ко всему стрекозьим мирком в ресторане «Цинтин» и проклинала себя за то, что оказалась такой дурой.
Конечно, он не пришел. Он продолжал жить полной жизнью. Это было очевидно из интернет-газет со сплетнями о знаменитостях. Что бы между ними ни произошло здесь, в Гонконге, это была уже древняя история. Лихорадка солнцестояния. Даже ресторан снова превратился в то, чем он был. Просто местом, куда приходят поесть.
Она взглянула на празднично украшенную стеклянную стену ресторана. Кресла для курения уже не было.
Их кресла.
Которое, вероятно, поспешно удалили как неприятное воспоминание. Или, вполне возможно, из соображений гигиены.
Краска прилила к ее щекам, но стрекозам было все равно. Они занимались своими делами, летая, жужжа, кормясь и резвясь, погружая свои многочисленные ножки в кристальную воду, которая циркулировала в их прекрасном, ненастоящем мире. Только одна-единственная стрекоза отчаянно билась о стекло в углу террариума. Безрезультатно.
