— Так, может, вам отдохнуть стоит? — я резко подскочила на ноги, готовая к труду и обороне. — Я могу попытаться сама всё сделать, хотя, если честно, ни я, ни мама никогда не занимались консервацией. Но Интернет мне в помощь.
— Что ты, деточка? — тётя Валя поправила воротничок на своем халате. — Спасибо тебе. Но не стану же я ребенка нагружать.
— Да какой я уже ребенок, тёть Валь? Вот уже скоро четвёртый курс начнется. Туда-сюда и свободное плаванье. Взрослая жизнь, короче говоря.
— Дашуль, для меня и Пашка всё еще дитё малое, хотя под два метра ростом и давно уже не мальчик. Идем, я расскажу, чем ты мне помочь сможешь.
Я физической работы не боялась. Не так воспитана, поэтому охотно согласилась помочь.
— Мне хлопоты по дому помогают отвлечься, — созналась тётя Валя, пока я намывала трехлитровые банки. — Пашка вечно вынуждает понервничать, поэтому я и занимаю себя какими-нибудь делами. То, что-нибудь приготовлю, то в саду немного уберу. Иногда Влад Андрюшку оставляет у меня на пару дней. Тоже весь в работе, а теперь вот еще Ева скоро родить должна.
— Это хорошо, что вы не унываете. Я вот другой раз не могу себя так просто в руки взять: мысли всякие нехорошие лезут, потом отделаться от них не могу.
— А что же это за мысли такие? — казалось, что тётя Валя искренне заинтересована в моем ответе.
— Да так… Думаю, что дальше будет со мной и… с Пашей. И вообще… Не знаю… Разница в возрасте. У него очень трудный характер, ну и я тоже не подарок. Мы будто постоянно боремся друг с другом, и я не знаю, нормально ли это.
— Только время всё расставит по своим местам, — философски ответила тётя Валя. — Никто не может быть нам лучшим советчиком, кроме времени. Так устроен мир, что все радости и беды мы переносим в одиночку.
— Как это в одиночку? — я отставила помытую банку на стол, где было расстелено полотенце, чтобы вода стекла на него. — У меня мама есть. Мы делимся друг с другом всем.
— Ты не поняла меня, — старушка по-доброму улыбнулась. — Да, мы окружены людьми, они и наши друзья, и наши родственники, и враги, и любимые. Но никто из них не может ощутить всю силу произошедшей радости или приключившейся беды. Они могут только условно себе это представить и пожалеть, потому что такова норма приличия. Но на самом деле, то, что происходит у нас в душах никто не может постичь. Поэтому мы и переживаем личное горе или радость в одиночку. Следовательно, и советовать что-то не имеет никакого смысла. Время всё сглаживает, на всё открывает глаза. Мне бы очень хотелось, чтобы у тебя с моим сыном всё сложилось, но я же не могу к этому принудить. Не могу обвинять его или тебя, или наоборот — кого-то из вас защищать. А мысли всех нас тревожат. Это нормально. Если вы оба, действительно, захотите быть вместе, то никакое противостояние характеров вам не помешает.
Слава тёти Вали заставили меня серьезно задуматься. А ведь она права. Несмотря на наши сучьи характеры, где-то я попыталась уступить, где-то Дикарь.
До самого вечера мы провозились с консервацией на кухне. С каждым прошедшим часом я всё менее твердо могла удержать свою тревогу, что так и рвалась наружу. Никто не звонил, не писал. Вести отсутствовали, а поэтому, моя фантазия уже самостоятельно начала вырисовывать жуткие картины. Ну почему его так долго нет? Почему он хотя бы на секундочку не позвонит и своим привычным низким голосом не заявит, что с ним всё в порядке?
Тётя Валя казалась мне куда более спокойной, чем я: уверенные движения, мимолетные улыбки. Я же уже начала ощущать, что у меня от нервного напряжения дрожат кончики пальцев.
— Включи эту коробку, — старушка кивнула в сторону телевизора, что стоял на холодильнике. — Там сериал мой скоро начаться должен.
Я нашла пульт, включила и практически сразу же попала на выпуск местных новостей. Молодая корреспондентка что-то быстро тараторила в камеру на фоне какого-то покорёженного куска металла.
— Что опять уже приключилось? — спросила тётя Валя, закрывая предпоследнюю банку с помидорами.
— Не знаю, — я сделала громче и ощутила неприятную тревогу в груди.
Корреспондентка рассказывала об крупной аварии, что произошла на окраине города. От машины почти ничего не осталось. Уже работали врачи и полиция. Девушка еще что-то там болтала, а я, будто одержимая начала всматриваться в покорёженную машину с трудом, но улавливая знакомые черты. Верить не хотелось. Это уж как-то совсем нереально, пока один из полицейских не назвал марку машины. Тётя Валя медленно села на стул, внимательно слушая репортаж. Сердце отдалось болезным толчком в грудной клетке, что-то под рёбрами начинало ныть.
Потом мелькнул замыленный кадр, где на носилках уносили труп. Личность пока не опознана. Камера приблизила и на экране телевизора мелькнул грязный красный галстук, что валялся на асфальте.
Мало ли у кого еще может быть галстук кроваво-красного цвета?! Будто это такая редкая вещь. Но меня это уже слабо успокаивало. Потом снова мелькнуло лицо полицейского, который выдвинул предположение, что в машине был один из крупных бизнесменов нашего города. Мне вдруг уши захотелось руками зажать, чтобы ничего не слышать. Но имя Дикаря уже было озвучено. Звон перекрыл шум телевизора. Ноги молниеносно налились слабостью, я грохнулась на стул, не веря тому, что секунду назад услышала. Такое жуткое оцепенение резко накатило, блокируя мысли и способность дышать. Горло стянуло, будто перед рвотой.
— Пашенька? — сдавленно спросила тётя Валя.
Я сглотнула и мне так трудно это далось, будто камень заставили проглотить. А потом… Потом я вскрикнула как раненное существо и закрыла лицо руками, обезумев от давящей боли, что загорелась в груди, расползаясь по животу, вдоль позвоночника, омывая плечи и облизывая пальцы на ногах.
Дикарь мертв. Противоестественная мысль, что билась у меня в голове, пытаясь выпрыгнуть на свободу. Мне стало страшно снова проговорить это про себя. А еще страшней было посмотреть на тётю Валю.
Девятнадцать
Наступил момент отрицания. Внутри всё резко сжалось, а затем, будто оборвалось и замерло. Этого не может быть. Я зажала рот руками, не позволяя ненормальному крику вырваться из горла. Это неправда! Еще ничего неизвестно. И потом, такой кошмар может произойти с кем-угодно, но только не со мной, не с нами.
Я принялась яростно оттирать слёзы с щек, будто они были налипшей грязью. По ящику началась реклама. Веселая и счастливая семейка дружно демонстрировала какой-то супер-пупер новый йогурт с кусочками тропических фруктов. Я вдруг улыбнулась и сто процентов со стороны моя эта улыбка больше напоминала дикий оскал. Только про смерть человека говорили, а теперь весёленькую рекламу крутят. Насколько же всё в мире относительно!
— Тёть Валь, — выдохнув, обратилась я и повернулась лицом к старушке, ища в ней поддержку и подтверждение моей немой догадки, насчет неправдивости сложившейся ситуации.
Тётя Валя была очень бледная. Она несколько секунд просто смотрела перед собой, не моргая, а потом подняла на меня свой бесконечно уставший взгляд.
— Нужно срочно позвонить Владу, — каким-то тихим, не выражающим никаких эмоций голосом, проговорила старушка.
— Секунду, — я резко вскочила со стула, меня хорошенько шатнуло в сторону, из-за чего я плечом врезалась в холодильник, а потом побежала в гостиную, где лежал телефон тёти Вали.
Принесла. Руки безбожно подрагивали, но смотря на то, насколько спокойно держится тётя Валя, я тоже пыталась успокоиться. Сейчас всё непременно разрешится. Но те жуткие кадры из репортажа продолжали стоять у меня перед глазами, будто испытывая нервную систему на прочность.
Тётя Валя молча взяла телефон, набрала номер, прижала к уху. Я продолжала стоять рядом, уцепившись за край стола. Спокойствие старушки было всего лишь реакцией на произошедшее. Это не твёрдое спокойствие. Это, скорей, шок. Ступор.
Внутренний голос продолжал орать у меня в голове, что всё это ошибка. Паша не мог вот так просто взять и… И… Я зажмурилась, чувствуя, что снова начинает жечь в уголках глаз.
