— Мам, — негромко зову её, делая шаг навстречу. — Мы сами в ответе за свою жизнь, ты ни в чём не виновата. Не зря говорят, что сердцу не прикажешь.
Обнимаю мать, стараясь отогнать непрошенные мысли о Карине. Смогу ли я от неё отказаться?
Карина
Время давно перевалило за полночь. Родители наверняка видят десятый сон, а Владлен, как всегда, где-то пропадает в поисках своего супружеского, материально обеспеченного счастья. Мне не спится. Уже не первый час стою на балконе, зябко кутаясь в мамину кашемировую шаль — одну из немногочисленных личных вещей забытых ею при переезде в Америку, и пытаюсь представить, что она сейчас рядом: любящая, заботливая, всегда готовая дать дельный совет, когда он так необходим. Я снова растеряна, даже скорее напугана, а рядом никого, кому бы можно было довериться. Не говорить же Илоне, что я легкомысленно отдалась её сыну и теперь обескуражена его поведением.
Даже по-детски наивный восторг от обнаруженного утром букета, который стоит здесь же в стеклянной вазе, не в силах перебить горький привкус тревоги, ведь его даритель как в воду канул. С прошлой ночи мы ещё не виделись. Ринат не появлялся в универе, его спортивная сумка лежит нетронутая в прихожей, следовательно, танцы тоже отпадают, а телефон, на который я всё же осмелилась позвонить час назад, молчит. Нет, он заморочился, отправил отцу сообщение, что будет поздно, но для меня как будто исчез. Где он? С кем? Почему так поступает с нами?
Вязкая тяжесть непрошенных страхов подкашивает ноги, приглушает нежность воспоминаний о прошлой ночи. Так неожиданно и обидно.
Прижавшись виском к оконной раме, обхватываю себя руками. Здесь холодно и сыро. Окна балкона приоткрыты, впуская внутрь звуки ночного города: смех, орущую где-то сигнализацию, сирену пожарной машины и передним планом — собственное оглушительное дыхание, будто стометровку пробежала.
Сколько бы я не готовилась, как бы ни ждала, короткий хлопок входной двери застаёт меня врасплох. Вдруг отчаянно хочется исчезнуть, испариться, лишь бы не выглядеть в его глазах ревнивой собственницей. Но незаметно проскочить к себе уже не получится — тяжёлые шаги уверенно направляются к моему убежищу. В последний момент едва успеваю придать лицу скучающее выражение и с беззаботным видом сажусь в единственное кресло.
— Почему не спишь? — недовольно морщится Ринат, подпирая плечом стену напротив.
На секунду опешив, смотрю в лицо сводного брата и чувствую, как острое разочарование колючим комом царапает горло. Надежда отыскать в разноцветных глазах хоть крупицу былого тепла или нежности тает с концами. Его раздражение сквозняком задувает остатки волшебства и хрупкого доверия, что едва успело зародиться между нами. Ринат не умеет притворяться — он действительно мне не рад.
— Заболталась, — равнодушно пожав плечами, кладу телефон на краешек стола и ловко прячу руки под шалью. Прячу, потому что трясутся. Потому что в груди тесно от стойкого аромата женских духов, которым пропитана его одежда, а в голове насмешкой вспыхивают обрывки вчерашней ночи.
Предательство обжигает нехваткой кислорода, усиливая тупую саднящую боль внизу живота. Наверное, стоило бы подняться и уйти, но ноги потеряли чувствительность. Так и сижу, пожирая глазами усталое лицо с едва заметным следом коралловой помады на скуле. Не оттёрлась.
— Нам нужно поговорить, — голос Рината лишён каких-либо эмоций, надтреснутый и хриплый. Чужой.
— Говори. Я слушаю.
На самом деле мне не хочется ни говорить, ни тем более слушать избитые отговорки вроде «дело не в тебе» и «давай останемся друзьями», хотя в нашем случае правильнее будет сказать «врагами». Старыми добрыми противниками, непримиримыми и жестокими. Ну уж нет. Я скорее сама размажу свои далёкие от сестринских чувства о бетонный фундамент нашей вражды, чем выкажу свою боль. Обойдётся.
Тем не менее, несмотря на предельную ясность ситуации, где-то в глубине души упрямо скребётся надежда на чудо — вдруг происходящему есть оправдание? Злость тысячами тупых лезвий вспарывает грудную клетку, кромсает хрупкие побеги тепла и искренности, утягивает на самое дно, но я не хочу лишать нас будущего. Я ведь люблю его. Дико люблю, болезненно. Если он есть, этот шанс, я готова пройти за него через ад.
— Хотел бы я сказать, что сожалею, но это было бы ложью, — Ринат говорит чётко, не пряча и не опуская глаз. Смотрит, и такой чёрной безысходностью от взгляда этого веет, что становится ясно — нет у нас никакого шанса. И нас тоже нет. Даже вражды прежней больше не осталось. Будет что-то другое, беспощаднее, злее. Что-то взрослое, только мне взрослеть страшно. Я не готова.
— Ринат…
— Дослушай. То, что случилось вчера, моя ошибка. Злой был и ты ещё… в общем, крышу снесло. Теперь разумно ждать от меня определённости. И верности. Второго обещать не стану. Проблема — готова ли ты принять меня любым? Без истерик, сцен ревности и лишних вопросов.
Он разводит руки в стороны, являя себя во всем своём распутном великолепии — безбашенно-хмельном, с багровыми следами чужих поцелуев и лёгких укусов на шее, а внутри меня что-то обрывается. Старательно сморгнув предательские слёзы, приподнимаю уголки губ в ироничной улыбке.
— Кто сказал, что я чего-то от тебя жду, Ринат? — небрежно провожу пальцем по колючим лепесткам астры, затем поднимаюсь, и холодно добавляю: — Ты так и не научился выбирать толковые букеты.
Он молчит. Не обижается, не отрицает, не пытается оправдаться. Просто стоит, в открытую заглядывая в вырез моего халата с каким-то странным, почти извращённым упоением. И, что самое обидное, этот голодный взгляд меня по-прежнему заводит, сейчас даже больше, чем когда-либо. Мы оба ненормальные.
— Карина… — его хриплый шёпот разбивается о мой затылок, пока рука капканом удерживает за локоть, не давая пройти. — Не молчи. Хочешь — наори, заслужил. Только не держи в себе.
Неровно вдыхаю, а выдохнуть уже не могу.
Разве нормально сходить с ума по человеку, когда его прикосновения болезненней ударов, а слова выворачивают сердце наизнанку? Это уже не любовь — патология. Зависимость. Его непозволительная близость опаляет волной мурашек и тут же отрезвляет слабым запахом спиртного и насыщенным — дорогих женских духов. Терпким, навязчивым, с примесью крепких сигарет и бурной страсти.
— Твоими стараниями, уже не девочка, а в остальном тебя не касается, — ответ, вопреки желанию звучит безжизненно. Чувствуя, что внешнее безразличие трещит по швам, мягко высвобождаюсь из его хватки, чтобы успеть уйти достойно, а там, пусть хоть ломает, это буду знать только я. — Проспись, иди, братец.
Я уверенна, что он смотрит вслед. Чувствую всеми клеточками тела, и только это не даёт мне полностью расклеиться, но ощущения — будто ступаю по канату. По чрезмерно туго натянутому канату, который с секунды на секунду лопнет, а снизу пропасть. И единственное, чего мне сейчас хочется — зашить себе рот, чтобы не закричать и просто сорваться. Дойти до дна.
Только оказавшись за плотно закрытой дверью своей комнаты, позволяю себе уткнуться в подушку и дать волю слезам. Непомерный эгоизм до последнего застилал мне глаза, не давая признать простую истину — Ринат всего лишь пополнил мною ряды своих одноразовых связей и даже не поленился открыто ткнуть меня носом в этот факт. Хотелось бы спросить: «За что?», но ответ и без того известен. Можно только догадываться, сколько удовольствия ему доставило раздевать меня, зная, как именно отомстит за каждую подлость, за каждое кривое слово.
Этой ночью, ровно, как и предыдущей, меня не мучают кошмары. Теперь, когда всё выяснилось, становится очевидным, что это были обрывки пробуждающихся воспоминаний, а настоящие ужасы происходят как раз таки наяву.
Рассвет встретил меня оставленным на подушке шикарным букетом алых роз, с прикреплённой к нему коротенькой запиской: «Ты всегда была и останешься для меня единственной».
— Пошёл ты! — шиплю, подхватывая с постели тяжёлую охапку душистых цветов и распахнув окно, выкидываю все одним махом. Большая часть роз несуразно застревает в голых ветвях, а остальные успешно рассыпаются кровавыми кляксами на асфальте. Их короткий, неуклюжий полёт, как вся моя многолетняя месть Ринату — не приносит ни радости, ни отмщения.
