Со старта теряюсь.
Охреневаю от всех тех эмоций, которые одномоментно испытываю. Ничего лучше со мной никогда не происходило. Но не было ничего и хуже. Я, мать вашу, готов разрыдаться от кайфа. И вместе с тем мое разгоряченное тело будто всухую ломает на части. Запредельные ощущения.
Примерно с половины пути продвижение практически стопорится. Головка с таким трудом раздвигает мягкие стенки, словно до нее ничего другого там и не было.
Пронзительный вопль. Панические вздохи. Судорожное всхлипывание. И во всем этом… Шок?
Она меня не принимает. Ее тело сопротивляется. Почему?
Влетая пятками во внутреннюю поверхность моих бедер, Маринка пытается меня оттолкнуть. Однако я давлю на одну из ее ног под коленом и толкаю обратно на песок. Жестко втаптывая, не позволяю Чарушиной отодвинуться.
Вторая кисть, которая все это время сжимала пульсирующий от перенапряжения член, немеет. Но мне хватает дури и концентрации, чтобы внаглую затолкать его в Маринку.
До основания.
Глаза закатываются. Видимость плывет. Застывшую вмиг реальность раскидывает на слепящие разноцветные вспышки света. Веки дергаются, словно в приступе. По телу огненными спазмолитическими волнами несется удовольствие.
Одна из них выбивает из моей груди новое признание:
– Я тебя люблю…
Прожигаю пространство своими свирепыми эмоциями, когда удается установить зрительный контакт. Чарушина притихает. Не кричит и не шевелится. Только громко и часто дышит. Аж свистит. И трясется при этом так, словно я не на песке, а на снегу ее разложил.
– Маринка… – полувздох-полустон.
Я впиваюсь пальцами в мягкую плоть ее бедер. Слишком жестко сжимаю, но иначе перераспределить силы не получается.
Маринка Чарушина моя. Я внутри нее. И я собираюсь ее трахать. Правда, блядь, не знаю, каким образом, если по факту боюсь пошевелиться. Она и без того непрерывно пульсирует по моему члену. Мать вашу, почему она настолько горячая? И чертовски влажная. Чувствую, как эта мокрота сочится по моим яйцам.
Что-то не так?
У меня было много разных девчонок. Но никогда я не ощущал ничего и близко похожего на тот ураган, что разворачивается внутри меня сейчас. А я ведь еще даже не двигаюсь. Вошел и застыл, чтобы пережить первые вспышки наслаждения. А они, сука, не спадают.
Нет, я понимал, что чувства меня порвут. Но чтобы настолько… Не ожидал! Вообразить не мог!
Челюсти стискиваю. Дыхание задерживаю. Веки прикрываю. Но едва только подаюсь назад для последующего выпада, Чарушина вновь взвизгивает и, дернувшись, не жалея задницы, с полметра ею продирает по песку.
Нагоняя, прижимаю ее обратно к земной поверхности.
– Марина, блядь… Что ты, мать твою, делаешь? – рявкаю, едва удается поймать взгляд. Но злость рассеивается, как только я улавливаю в ее глазах страх. – Маринка… – хриплю, ослабляя тиски. С какой-то странной дрожью толкаю не менее странный вопрос: – Тебе больно?
У меня, конечно, большой член. Но не настолько же, чтобы впадать из-за него в истерику.
– Нет! – пищит Чарушина незамедлительно.
– Что тогда? Скажи мне!
Однако ничего больше она не говорит. После бурного вздоха принимается вдруг извиваться, будто настоящая змея. Да так отчаянно, что удержать ее невозможно. Стоит на мгновение замешкаться, заряжает мне в плечо ногой. Акробатка, блядь! Две секунды спустя, не удовлетворившись моим сдавленным стоном, прикладывает пяткой и в челюсть.
Понятное дело, что вместе с болью внутри меня взмывает злость. Она, конечно же, является не единственным, что я ощущаю, но на полное осмысливание ресурсов не хватает.
Отключаю, на хрен, всякие сантименты и вновь заваливаю Марину на песок.
– Нет… Нет… Даня… – тарахтит задушенно, выгибая спину и толкаясь на меня бедрами, лишь для того, чтобы сбросить с себя.
Затыкаю ей рот поцелуем. Это заставляет ее замереть. И я, скользнув внутрь языком, мысленно начинаю отсчет.
Раз, два, три, четыре… Со стоном отвечает.
Сама же тянется к моему члену. Я только приподнимаю бедра, она сжимает пальцами и направляет. Не знаю, кто из нас громче стонет, пока второй раз ее заполняю. Крайне медленно проталкиваюсь, но уже значительно легче дело идет. Чувствую, как мой член растягивает тугую писюху Маринки, и, мать вашу, планомерно улетаю. Это поистине самое охуенное, что я когда-либо ощущал.
– Чарушина… Моя…
– Данечка… Дань-Дань… У-м-м… Боже…
– Прими меня полностью… Я тебя одну… Одну, Марин… Прими меня…
– Принимаю…
– Маринка…
Едва выдаем все, что рвется из запертых в крепости тела ранимых душ, наши рты начинают работать агрессивнее. Пожираем друг друга, не скрывая уже ни страсти своей, ни какой-то поразительной сплоченной одержимости.
Но это еще все более-менее нормально происходит.
А вот когда я оказываюсь внутри тела Чарушиной на всю длину, реальность множится. Безудержные личины раздирают мое нутро на части, затапливая его противоборствующими желаниями и требуя кардинально разных действий. И нежно ласкать Маринку хочу, и грубо ебать ее, и душу ей выжечь болью, и сердце ее наполнить любовью, и тело ее взорвать похотью, и сопливо обнять, и без пощады сломать, и просто, обездвижив, заставить вечность в глаза смотреть… Быть внутри нее и узником, и палачом, и вседержителем.
Подсовывая руку Чарушиной под плечи, подгребаю ее к груди, инициируя самый крепкий контакт, какой только может быть между двумя людьми. А затем… Мои ипостаси срывают последние цепи и бросаются в атаку.
Я начинаю трахать Маринку.
Дико. Яростно. Отчаянно.
Вколачиваюсь так, что за каждым толчком по пляжу сдвигаемся. Главное, ни на миллиметр не позволяю Чарушиной от себя отлепиться. Горланим, рычим, бомбим воздух дыханием и взрываем его же надсадными хрипами.
Конечно же, это больше, чем секс. Гораздо больше.
Толчок, толчок, толчок… В каждом моя похоть, мой стыд, мое безумие, моя ревность, моя ярость, моя агония, моя одержимость, моя любовь – вся моя многогранная суть.
Целоваться неспособны. Даже не пытаемся, иначе раним друг друга капитально. Вместо губ Чарушиной прихватываю ртом ее шею. В нее разбиваются все мои стоны. Ее я кусаю. Ее облизываю и засасываю.
Толчок, толчок, толчок… Все мои боги, все мои черти, все мои падшие ангелы, все мои уродливые сущности – тьма и свет на одну Маринку.
Мою Маринку. Мою Чарушину.
Она была моей мечтой. Моим запретным плодом. Моим черным тайным желанием. А теперь стала моей. Каждый раз, как вспышка этого осознания задерживается, я испытываю такую бешеную эйфорию, которую и вместить в себе невозможно.
Неистовое биение сердца. Расколачиваем плоть с двух сторон. И все эти сумасшедшие удары не только в груди концентрируются. Кажется, будто они везде. Что у меня, что у Чарушиной –
