class="p1">- Я тоже.
Они молча сделали по глотку вина. А потом Кавальери взялся за вилку с ножом – и со вздохом и звоном отложил столовые приборы.
- Самое ужасное во всем этом знаешь, что?
- Что?
- Лучше тебя никто это не споет! – раздраженно признал Кавальери. – Ты единственный, кто споет и сделает так, как надо МНЕ. Моя жена видела тебя на паре конкурсов и в спектаклях, она считает, что у тебя огромный потенциал. Я это и сам вижу – ведь в юности я тоже пел.
- Правда? – почему-то удивился Фёдор. Ему вообще казалось, что он сейчас сидит за столиком ресторана с каким-то другим Кавальери. Не с тем, который изводил всю труппу и с которым он сам все эти дни никак не мог ужиться на репетициях.
- Я же итальянец, мы все поем, - вдруг улыбнулся Кавальери. Улыбка совершенно преобразила его лицо, сделав даже симпатичным. – А я не просто итальянец, я неаполитанец. Меня даже назвали в честь Карузо. Но не обо мне речь. Я точно знаю, что лучше тебя не споет никто. Но с тобой творится какая-то непонятная хрень.
Фёдор вздохнул. «Непонятная хрень» - это самое мягкое описание того, что с ним происходило. Мягкое, но емкое.
- Впрочем, я знаю, как это называется. Эта напасть бывает трех видов.
- Да? - снова изумился Фёдор. А еще поймал себя на мысли, что он, кажется, уже второй раз за недолгое время фатально ошибается в людях. Сначала Кьезе, теперь Кавальери. Или он только в итальянцах совершенно не шарит?
- Конечно. Блондинки, брюнетки и рыжие. У тебя какого типа беда?
После паузы Фёдор рассмеялся – несколько принужденно.
- Вы итальянец. Вам все через женщин понятнее мерить.
Кавальери снова лишь фыркнул. А потом вдруг протянул через стол руку.
- Значит, договариваемся мы так. Я тебя не трогаю до генерального прогона, а ты на генеральном поешь так, чтобы я лишился дара речи. Идет?
- Идет, - пожал Фёдор протянутую руку.
- А иначе уже я развлекусь примерно на пять тысяч евро.
И на это тоже пришлось соглашаться.
- А теперь - ешь, - кивнул Кавальери. – Ешь и слушай меня. Если спрашиваю – отвечай.
Тиран в режиссера вернулся. Но теперь Фёдора это не слишком беспокоило. Он увидел в Кавальери человека.
- Сколько тебе лет, Тео?
- Тридцать четыре.
- Бас только-только в этом возрасте как следует раскрывается, а ты уже успел загнать себя в угол, - покачал головой Кавальери. – И ладно бы только из-за женщины – это как раз простительно.
- Да я не…
- Хочешь, я скажу, как ее зовут? – обманчиво ласково спросил Кавальери. И Фёдор вдруг почувствовал, что сейчас отчаянно, как мальчишка, покраснеет. Неужели этот человек мог каким-то образом догадаться… Да это же невозможно…
- Не надо!
- Она красивая, - бессердечно продолжил Кавальери. – Но до премьеры о ней забудь. А теперь слушай умного человека.
Фёдор кивнул и принялся за мясо. И вино тут очень вкусное.
- Я буду сейчас тебе говорить очевидные вещи, - принялся, между тем, вещать Кавальери, – которые тебе по каким-то причинам либо не сказали, либо – что более вероятно – ты из-за своего бараньего упрямства не пожелал их услышать и принять к сведению.
Фёдор резал стейк и без особого раздражения думал о том, что, наверное, настал такой период в его жизни. Когда его все учат. А он думал, что уже всему выучился, наивный. А на самом деле похоже на то, что у жизни только-только дошли руки до его воспитания.
- Жадность – это ужасно, - провозгласил Кавальери. Начало разговора не предвещало ничего хорошего, и Фёдор на всякий случай отложил вилку с ножом. – Я понимаю, что хочется всего и сразу. Правда, понимаю. Сам был такой же. Но нельзя, ни в коем случае нельзя петь партии, которые тебе не по голосу. Даже в начале карьеры и даже если слегка. – Фёдор вдохнул поглубже, чтобы возразить – и промолчал. Кавальери одобрительно хмыкнул и продолжил: - Вообще, странно, что это говорю тебе я, а не твой педагог. Но Джульетта была всегда слишком добра к своим ученикам. А я тебя в достаточной степени бешу, поэтому меня ты выслушаешь. Ты же должен знать, что такое перенапряжение, не так ли? Голос просто начинает стираться, мышцы и связки не выдерживают. У них есть запас прочности, и он заканчивается. И что в итоге? Раннее завершение вокальной карьеры. Ты этого хочешь? – Фёдор резко замотал головой. – А если это случится, что тебя ждет? Мир вокального искусства вышвырнет тебя, как пустую обертку от конфетки. В лучшем случае ты уйдешь в педагоги. А чему ты сможешь научить своих воспитанников, если сам в свое время свалял дурака? Вот и получается… - вздохнул Кавальери, - замкнутый круг. Чертов замкнутый круг. Идиоты воспитывают идиотов. Послушай, парень. Тебе так много дано. Я скажу это один раз, повторять не буду. Ты – наследник дара Анны Петерсон. Не скажу, что ты лучше ее. Но не хуже - это точно. Она ушла слишком рано, а ведь могла бы воспитать плеяду прекрасных учеников, я уверен. Не смей повторять ее судьбы, понял меня?! Ты должен взять себя в руки и делать все правильно!
Фёдор лишь растерянно кивнул. О том, чтобы есть – он забыл. О том, что хотел возражать – тоже. Он совершенно не ожидал таких слов от Кавальери.
- Все эти годы… - теперь вздохнул уже Энрико. – Ты рвался вверх, ты брался за сложные партии, но… Не обижайся, но у тебя не было ни опыта, ни навыков, ни базы – чтобы… чтобы, как говорится, правильно отоварить это звучание. А теперь… теперь мы имеем то, что имеем. Ты загнал себя со всех сторон. И со стороны голоса, и со стороны сердца. Осталась одна надежда.
- На что?
- Для певца здоровая, не больная голова, - Кавальери постучал себя пальцем по виску, - гораздо важнее опасности подцепить на улице какой-то микроб. И поэтому до генерального прогона ты должен…
- Должен что? – резко переспросил Фёдор, когда пауза стала слишком длинной.
- Делай что хочешь, - режиссер взялся за столовые приборы. – Но проветри голову!
***
Советом Энрико Кавальери Фёдор решил не пренебрегать. Режиссер за время их совместного, если его так можно назвать,
