— Ну, ладно уж, — проворчал, — когда такой гость в доме, выпей и ты, хотя сегодня не праздник.
Снова посыпались возгласы, вопросы и ответы.
— Расскажите мне, что у вас слышно? — спросил Вильчур, когда немного успокоились.
— А, все по-старому, — махнул рукой Прокоп. — Живем, работаем с Божьей помощью.
Вильчур посмотрел на Ольгу и Зоню.
— Я думал, что вы уже давно вышли замуж.
Зоня покраснела и нетерпеливо покачала своими широкими бедрами.
— Мне так не в голове была женитьба, а Ольга за эти три года успела второй раз выйти замуж и стать вдовой.
— Стать вдовой? Не может быть?
— Правда, правда, — подтвердил Прокоп. Вышла за одного тут железнодорожника и полгода с ним не прожила. Не везет ей на мужей.
— Сейчас уже, наверное, никто на мне не женится, — сказала Ольга.
Вильчур погладил по голове Наталку, стоявшую возле него.
— Скоро о дочери будешь хлопотать: нужно будет ее замуж выдавать.
— Я не хочу замуж, — решительно заявила Наталка.
— Вот, глупая, — заметила старая мельничиха.
Взгляд Вильчура остановился на лице Донки, потом Василя и снова вернулся к Донке:
— А ты, Василь, я вижу, подумал о себе?
Василь покраснел и не нашелся, что ответить.
Донка улыбнулась, а Прокоп посчитал удобным пояснить:
— Это моя дальняя родственница, Донка Солен, сирота. Она осталась одна в городе, вот я и забрал ее к себе. Наталку учит…
Он сделал паузу и добавил:
— Она образованная.
— Образованная? — внимательно спросил Вильчур.
— Какое там, — смело ответила девушка. — Я закончила только начальную школу и два класса гимназии. Училась, пока жил папа, а потом, известно, не было за что…
— Конечно, — заметил Виталис, — без денег нет науки.
— А что в округе слышно? Какие перемены?
Прокоп стал перечислять по порядку, кто умер, кто женился, кто уехал.
— А дочь лесничего жива? — заинтересовался Вильчур.
— Жива, но что же это за жизнь. Лучше бы она умерла; одни хлопоты родителям: лежит и стонет. Одни кости остались.
— Ну, а доктор Павлицкий живет в Радолишках?
— А как же, только сейчас у него все идет хорошо. Он женился. Жену с фольварком взял и семь влук (польская мера площади, равная 16,8 га), не лишь бы что. Одних коров восемьдесят. Земли-то неважные, песок, но луга о-го-го и хороший кусок леса, десятин тридцать.
— А может, и сорок, — поправил Василь.
— Если говорю тридцать, так значит тридцать! — разозлился Прокоп. — От Черного камня до Брода будет тебе сорок! Одурел ты, что ли?.. Тот дом, в котором жил в Радолишках, доктор отремонтировал, железом покрыл. Живет сейчас, как пан, к больным ездит на собственных лошадях.
— Зато жена у него не меньше чем на десять лет старше, — презрительно поджала губы Зоня.
— Ну и что, что старше? — обрушилась на нее мельничиха. — Панна порядочная, хозяйственная, не какая-нибудь там вертихвостка, что по вечеринкам бегает, а хозяйство не смотрит.
Зоня подбоченилась и воинственно заявила:
— А будто кто-то тут шляется по вечеринкам?
— А ты! — бросила старушка.
— Я?..Я?..Если раз в год пойду в школу…
— Вот и неправда!..
— Успокойтесь, бабы! — крикнул явно разозлившийся Прокоп. — Вот нашли время выяснять свои бабские дела. А ну работать! Что вы тут стоите? Вы смотрите, языки пораспускали, тьфу!
Речь Прокопа подействовала мгновенно. Женщины, как по команде, принялись за свои повседневные дела. Старый мельник умел поддерживать в своем доме дисциплину, и его авторитет не ослабел и с возрастом.
С Вильчуром, кроме Прокопа, остались только Василь и Донка. С некоторым недовольством Прокоп узнал, что с Вильчуром приехал еще один человек и этот человек без специальности, но согласился с этим, потому что не мог не согласиться. Договорились, что Вильчур с Емелом поселятся в пристройке, пока для Емела не подготовят помещение под крышей. Зимой, правда, там жить нельзя, но летом даже Василь там не раз спал.
Затем они все вместе осмотрели пристройку и обсудили необходимые изменения, причем Вильчур настоял на том, что все расходы он возьмет на себя. Это было удобно для него и с той точки зрения, что в таком случае он мог производить усовершенствования по своему усмотрению. Ему хотелось оштукатурить избу и альковы изнутри, покрасить полы, а в сенях положить пол, прорезать окно и поставить лавки для предполагаемых пациентов: здесь должна была быть временная приемная.
До окончания этих работ Вильчур намеревался остаться в гостинице в Радолишках. Ремонтом пристройки решил заняться сам Прокоп, утверждая, что никто не досмотрит лучше, не найдет лучших мастеров и не организует все быстрее, чем он. С ним нельзя было не согласиться.
Тем временем в Радолишках приезд профессора Вильчура стал уже сенсацией дня. Ни о чем другом не говорили, теряясь в догадках, что его сюда привело. Одни утверждали, что прибыл он для того, чтобы выкупить для дочери Люд-виково, которое молодой Чинский продал после смерти своих родителей. Другие возражали, говоря, что не для дочери, а для себя собирается профессор купить имение и что он женится на той панне, с которой приехал. Еще говорили, что профессор проведет эксгумацию праха своей жены на кладбище в Радолишках, чтобы перевезти его в Варшаву, или поставит памятник на могиле здесь. Нашлись даже такие всезнающие, которые видели этот памятник собственными глазами на станции в Людвикове.
В результате всех этих событий движение в городке выросло вдвое, потому что никто из тех, кому позволяло время, не мог выдержать, чтобы не забежать в гостиницу и там, у хозяина не узнать хотя бы несколько подробностей, касающихся профессора. А их было совсем немного: приехали поздно ночью и еще спят, за исключением профессора, который встал ранним утром и пешком пошел на мельницу Прокопа Мельника.
Уже к обеду городок был наэлектризован возвращением Вильчура. Все поняли, что с мельником он обо всем договорился. Шел он медленно, с улыбкой рассматривая все вокруг и раскланиваясь со знакомыми, а их у него было много еще со времени своего знахарства здесь. Однако никто не осмелился вступить с ним в разговор. Дойдя до рынка, профессор остановился возле лавки пани Шкопковой и вошел туда.
Судорожно сжалось сердце, когда он увидел эти старые стены, полки, заставленные различными товарами, на которых с наивной декоративностью были разложены пачки гильз и табака, карандаши, пеналы, тетради, листы с переводными картинками, претенциозные украшения для столов, слегка выцветшие трубки цветной бумаги и все то, что когда-то укладывала здесь Марыся, что продавала, чего касались ее руки… Чуть покосившийся прилавок, возле железной печки все те же перила лестницы, ведущей в подвал…
