— Нам далеко идти? — спросила отяжелевшая после плотного завтрака Катя, когда они вновь оказались на набережной.
— Прилично, — успокоил ее Артур. — Вон туда, — показал он рукой.
Там, где финишировала узкая кромка пляжа, возвышалась массивная туша горы. У Кати настроение сразу же полетело вниз; ползти до нее по такой жаре минут тридцать-сорок. А потом еще карабкаться вверх. Ей снова захотелось возлечь на уже поджаренный солнцем песок, захотелось обсыпать себя морской пеной, почувствовать игривые прикосновения к своему телу шаловливых и бесстыдных волн. Но об этих своих желаниях она благоразумно не стала докладывать своему спутнику, а молча поплелась за ним.
Перед тем, как начать восхождение, они окунулись в море. Здесь на границе пляжа вода спокойно плескалась о берег, а всего в сотне метрах отсюда она хищно набрасывалась на скалы, словно пыталась сдвинуть их со своих мест.
Артур привел ее к подножью горы, откуда поднималась вверх тоненькая ниточка тропинки.
Первые сотни метров дались легко, ноги без труда подымали остальные части тела вверх по утоптанной утюгами многих башмаков узкой, как конькобежный след, дорожке. Но постепенно подъем становился круче; море и город остались внизу, а впереди все также гордо и недоступно реяла на фоне голубого неба, словно огромное знамя, горная вершина.
Они дошли до небольшой полянки и сели отдохнуть на камень.
— Я больше не могу — простонала Катя.
— Можешь, — убежденно произнес Артур. — Ты даже не представляешь, сколько у тебя еще сил. Ты использовала только самую ничтожную их часть, первый их слой. А все запасы остались нетронутыми. Просто ты привыкла первую усталость принимать за полное обессиливание. — Он внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и обнял Катю. Катя покорно склонила свою головку на его плечо. — Я хочу тебя спросить: мне кажется, ты не предохраняешься. Ты не боишься забеременеть?
Катя ничего не ответила, ее взгляд скользил по гладкой поверхности моря и терялся где-то вдали.
— Ты не хочешь говорить?
— Я никому об этом еще не говорила, — неохотно призналась Катя. — Я не могу забеременеть. Три года тому назад я почувствовала, что жду ребенка. У нас было трудное положение в семье, Петр мало зарабатывал, а я — еще меньше. И вообще, я больше не хотела детей, у меня было такое ощущение, что в третий раз я не выдержу этих бесконечных стирок, пеленок, кормежек по часам, бессонных ночей. В общем, я решила сделать аборт. Ну и сделала. Только не очень удачно. Врач сказал мне, что я больше не смогу родить.
— Постой, и твой муж не знает ничего об этом? Ни о беременности, ни об аборте?
Катя отрицательно покачала головой.
— Я никому об это мне говорила, ты первый узнал.
— Но почему ты промолчала?
— Мне трудно ответить. Понимаешь, когда я это делала, у меня было ощущение, что я совершаю преступление. Я убила своего ребенка. Потом когда я пришла домой, то бросилась на кровать и заплакала. Иногда я пытаюсь представить себе, каким бы он был. Я даже не знаю, мальчик это или девочка. — Внезапно Катя закрыла лицо руками, и между ее пальцев просочилось несколько крупных капель слез.
— Ну, успокойся, — сказал Артур, целуя ее в волосы. — Ты не совершила преступление. В конце концов, еще никто до конца так и не выяснил: наш приход в этот мир — благо или страшное наказание. Кто знает, как бы сложилась жизнь этого ребенка, да и вообще, всем нам однажды придется умереть, что весьма неприятно и прискорбно. А это твое не родившееся дитя избежало этой участи. Разве это плохо?
— Ты, правда, так думаешь? — с надеждой в голосе спросила Катя.
— Когда я тебе врал? Ты же знаешь, я всегда говорю, что думаю, и причем, не выбираю слова.
— Это уж точно, слов ты не выбираешь. — На лицо Кати пробилась, как солнце сквозь тучи, слабая улыбка.
Артур тоже улыбнулся и стер пальцем с ее лица маленькое озерцо слез.
— Пойдем дальше, впереди самая тяжелая часть пути.
«Утешил», — недовольно подумала Катя. Но покорно встала. Артур посмотрел на ее понурую фигурку и тихо вздохнул: он подумал, что только что отступил от своего святого правила: говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
Эта часть пути совсем не походила на предыдущую. Теперь тропинка устремлялась к вершине почти отвесно и приходилось уже не идти, а ползти, а в некоторых наиболее опасных местах и карабкаться. Катя старалась не смотреть вниз; если она сорвется, то спикирует прямо вон на те, похожие на клыки хищных животных скалы, на которые, словно драчливый петух, ежесекундно яростно наскакивает море. И в этом случае, если случится чудо, и она не разлетится на кусочки, как упавший со стола кувшин, то ее проглотят в качестве законной добычи, волны. А это значит, что никаких шансов на спасение у нее нет.
И зачем только она поддалась уговорам Артура, без конца корила она себя. Тот же, кому она посылала все свои проклятия, спокойно поднимался впереди нее и даже не обращал на свою спутницу внимания, предоставляя ей самостоятельно справляться со всеми трудностями пути. Тоже мне, кавалер, хоть бы раз руку даме подал, злилась Катя, преодолевая на голых коленках очередной участок.
Казалось, что восхождение будет продолжаться вечно, время куда-то исчезло, и Катя даже не представляла, сколько минут или часов, она, подобно белью на бельевой веревке, висит на этой проклятой скале. Пальцы и коленки были сбиты в кровь, тщательно отполированные ногти сломаны, а все тело ломило от невыносимого напряжения. Мерзкая же вершина была все так же далека и недоступна. Катя не знала, кого она больше ненавидит — эту отвесную тропинку или человека, загнавшего ее сюда. Когда они спустятся вниз, если, конечно, до этого счастливого мига она не сорвется в пропасть, то больше ни за что не подпустит к себе Артура. Хватит, если она раньше была такой дурой, что позволила ему над собой издеваться, то теперь она поумнела. Но это случится потом, а сейчас ей ничего не остается делать, как только продолжать свои вынужденные занятия альпинизмом.
Артур, наконец, вспомнил о ее существовании и повернулся к ней.
— Осталось совсем немного, правда, это самый трудный участок, — поведал он ей о ближайшей перспективе. — Можем чуть-чуть отдохнуть. Главное сейчас — не расслабляться.
Катя прижалась к теплой скале, словно к мужскому телу, и к своему великому изумлению почувствовала нечто весьма похожее на позыв желания. Неужели после такого страшного подъема, у нее еще могут сохраняться силы и на это? Выходит прав ее мучитель, что она израсходовала только верхний их слой. А под ним огромный их склад. На какие подвиги в таком случае она способна еще? Вот бы когда-нибудь узнать!
