Шепча ее имя, Люк наклонил голову, коснулся губами ее груди и стал осыпать поцелуями. Его рот торил дорожку от поросли под мышкой к розовому бугорку, правая ладонь накрывала другую грудь, а большой палец покоился там, где стучало сердце — сердце, которое едва не выскочило наружу, когда Люк — для полноты ощущений — пустил в ход еще и язык. Но вот он настороженно замер, стараясь не торопить приближение развязки, а Хиллари, приподнявшись, выгнулась ему навстречу и тоже замерла, упиваясь неистовым, жгучим наслаждением.
Но главное было впереди. Его ласкающая ладонь соскользнула с груди вниз — к густой поросли в ложбинке между бедер. Скользнула и, охватив холмик лодочкой, заскользила по шелку белья.
Хиллари вся превратилась в сгусток пламени. Раскинув ноги, она уже сама приглашала войти в нее. И Люк не заставил себя ждать. Ладонь его нырнула под кружева и шелк и устремилась к средоточию ее женского тепла.
По прошлому опыту Люк знал, как ее ласкать. Он умел с пылкой нежностью и дьявольской сноровкой удовлетворять ее желания, чувствуя себя единственным в мире мужчиной, который владеет ключом к ее скрытым сокровищам, запертым влажным сокровенным замком.
Подняв голову. Люк окинул Хиллари долгим взглядом. Он увидел, что она уже не контролирует себя, страсть овладела ею целиком, разрумянив щеки и затуманив ирландские ее глаза. Первый пароксизм уже наступил, и ему доставляло огромное удовольствие наблюдать его фазы. И, любуясь ею, сомлевшей, изнемогающей, он чувствовал, как и сам теряет над собой контроль. Стремительно откатившись в сторону, он схватил брошенные на пол джинсы и нашарил в кармане обернутый в фольгу пакетик. Секунду спустя он уже снова был с Хиллари.
Она встретила его алчными объятиями. Руки цепко скользнули по его спине, и все, что ей хотелось выразить, она сказала языком любви — прикосновениями, поцелуями, ласками. Он уже снял с себя трусы, и теперь она могла исследовать его тело в полное свое удовольствие. Удовольствие, но не удовлетворение. Она жаждала абсолютной близости. Она жаждала его в себе. И, охватив любящей рукой его пульсирующий огонь, она направила его в себя. Сладостная волна захлестнула их обоих…
— Ах, моя Ирландочка! — прошептал он, зарываясь лицом в буйную гриву ее волос.
Ее крепкое, упругое тело приняло его в себя, уютно охватив собой, как эластичная перчатка. Он скользнул в нее, потом мягко подался назад. Для него это было раем и адом. Раем — окунаться в ее живое тепло, адом — подавлять бешеное желание, оттягивать сладостный финал.
Он старался замедлить свое восхождение на вершину блаженства. Но она сводила его усилия на нет. Безрассудно пылкая, бесстыдно алчная в его объятиях, она требовала, чтобы он проникал в нее все глубже, поднимая бедра и забирая все, что он мог ей отдать.
Безоглядно, безудержно. Вот они — последние содрогания. Волна экстаза нарастала… пульсировала… взорвалась обжигающим гейзером и поглотила ее.
И Люка накрыла эта истомная волна. Он погрузился в нее глубже, чем она. А затем, застыв на несколько секунд, изнемогший, рухнул в ее объятия.
Сколько времени прошло, прежде чем она очнулась от забытья, Хиллари не знала. Сначала к ней вернулось восприятие внешнего мира. Она ощутила пушистость ковра под собой, тяжесть мужского тела, придавившего ее сверху, удивительную мягкость волос под ее пальцами, расслабленно теребившими спадавшие на затылок Люка пряди. А в голове просыпались мысли, мысли о том, что произошло сейчас, о том, что они вместе испытали.
Такого упоения она не испытала в тот последний раз — четыре года назад.
И пока Люк, очнувшись, ласкал губами ее обнаженное плечо, Хиллари говорила себе: да, то, как он умерял свое мучительное желание нежностью, как старался доставить наслаждение не только себе, но и ей, было выражением любви, подлинной и непосредственной. И сегодня их любовь была разделенным чувством, выше физического влечения. Стоит ли сомневаться, что он чувствует к ней нечто большее, чем одно лишь плотское желание?
Но Хиллари боялась надеяться на большее, ведь она и раньше надеялась — надеялась, что он любит ее, а это оказалось не так. И теперь она разрывалась между надеждой и боязнью очередного разочарования.
Она лежала совеем тихо, прислушиваясь с замиранием сердца. Мало ли что, вдруг он скажет заветное слово, пусть даже не само это слово, а что-нибудь заменяющее его? Но он молчал. И щемящая боль пронзила ей сердце.
— Уже не вернешь, — внезапно проговорил он, интуитивно чувствуя: что-то не так.
Хиллари знала, что именно не так, но оттого ей было не легче.
— Опять дергаешься, — прошептал он ей на ухо и кончиком языка провел по чувствительному местечку за мочкой.
Хиллари вздрогнула. Он коснулся одной из ее эрогенных зон. Нет, не ее вина, что она млеет в его объятиях.
Он провел губами по всей ее шее, нежно, ласково, щекоча кожу.
Как бы там ни было, сейчас ей перед ним не устоять. Единственное, что оставалось, — не противиться, а борьбу она продолжит в другой раз.
Но даже сейчас, когда он снова наслаждался ею медленно, нежно, истово, чувство самосохранения требовало от нее, чтобы она не отдавалась ему вся, придерживая что-то для себя. И это что-то было ее сердце.
Само собой разумеется, в конце концов они оказались в его королевских размеров кровати, в объятиях друг друга, под одеялами. Кровать занимала почти всю крошечную спальню.
— Надо бы, пожалуй, поспать, — пробормотал Люк, не без сожаления отмечая, что у нее сами собой смежаются веки. — Нам предстоит суматошный день.
Хиллари сонно кивнула:
— Верно. Завтра мы переезжаем.
— Да нет. Мы везем Энгуса и Клэр в горы. И я уже все устроил.
— Что устроил?
— Наш уик-энд. Я заказал на завтра две комнаты в пансионате. Энгус еще ни разу не был в этих краях, и я обещал ему показать наши горы.
От этой новости сонливость Хиллари как рукой сняло.
— Как мило, — сказала она ледяным голосом и, отстранившись от Люка, переместилась на самый край огромной кровати. — Надеюсь, вы чудесно проведете там время.
— Шутишь? — процедил сурово Люк, любуясь ее надменно напрягшейся голой спиной. — Ты едешь тоже.
Полуобернувшись, она через плечо кинула на него уничтожающий взгляд:
— Еду? Кто сказал?
— Я говорю.
— Это что — приказ? спросила она с вызовом.
— Не понимаю, в чем проблема?
— Опять принялся за свое? — Усевшись на краю кровати, она натянула на себя простыню и тщательно обернулась ею, подоткнув под мышками.
— За какое «свое»? — Люк знал, за что ему сейчас хотелось приняться — сорвать с нее простыню и снова предаться любви.
— Затеваешь то или другое, не дав себе труда посоветоваться со мной или по крайней мере сообщить заранее.
