– Ну хорошо. До свидания, – наконец сказала я. Триш, разозлившись, отвернулась и открыла дверцу машины.
– Ты не хочешь уходить от него и никогда его не покинешь. Твои слова пустые, и напрасно люди тебе верят, что ты хочешь уехать. Мы не верим тебе.
Машина помчалась в хаос перегруженных тегеранских улиц.
Мы с Махтаб остались одни. Слова Триш звучали у меня в ушах. Почему я не бросилась в этот водоворот, ведущий к свободе? Могло ли быть зерно правды в ее осуждении? Неужели я сама ошибаюсь, веря, что когда-нибудь нам с Махтаб удастся сбежать?..
Это были мрачные мысли. Мы могли бы уже сейчас мчаться в белой машине навстречу неизвестному, возможно, опасному будущему. Вместо этого мы поспешили в пиццерию за сыром, чтобы приготовить отменный ужин для моего мужа.
Мы стали регулярно встречаться с семьей Хакимов. Я искренне полюбила «господина в тюрбане». Муди тоже любил его. С помощью своих связей в кругу старых знакомых ага Хаким старался помочь Муди найти какую-нибудь работу в медицинских учреждениях или, по крайней мере, преподавателя. Он уговаривал Муди взяться за работу дома и начать переводить на английский труды их дедушки, которые Хаким перевел с арабского на персидский.
Муди купил пишущую машинку, сообщил мне, что я буду его секретаршей, и начал переводить трактат «Отец и ребенок», представляющий взгляды Тагати Хакима на эту проблему.
Стол в столовой Маммаля, практически не используемый, в скором времени был завален горой бумаг. Муди сидел в одном конце стола, писал и подавал мне страницы для перепечатки.
В ходе этой работы я начала лучше понимать позицию Муди. По мнению Тагати Хакима, отец полностью отвечал за воспитание ребенка. Он должен был заботиться, чтобы его ребенок правильно и достойно себя вел, «правильно» думал и жил в соответствии с законами ислама. Мать в этом процессе не играла никакой роли.
За этой кропотливой работой проходили недели. Дедушка Муди писал убористым почерком и тяжелым стилем нравоучений. Каждый день, когда я приводила Махтаб из школы, возле машинки уже лежала стопка бумаг для печатания, а Муди ждал, что я тотчас же сяду за работу, так как придавал своей деятельности огромное значение.
Однажды слова Тагати Хакима глубоко тронули меня. Он писал о долге ребенка по отношению к отцу и приводил историю об умирающем отце, который хотел в последний раз увидеть сына. Слезы текли по моим щекам. Текст расплывался… Мой собственный отец умирал, и я должна была быть возле него.
Муди увидел мои слезы.
– Что случилось? – спросил он.
– История об умирающем отце… – разрыдалась я. – Как ты можешь держать меня вдали от моего отца, когда он умирает? Ты не выполняешь долг, о котором писал твой собственный дедушка.
– Разве твой отец – мусульманин? – иронично спросил он.
– Разумеется, нет.
– В таком случае, это не имеет значения. Он не в счет.
Я убежала в спальню, чтобы выплакаться. Я так глубоко ощущала свое собственное одиночество, что почти не могла дышать. С закрытыми глазами я представила лицо папы и услышала его голос: «Помни: хотеть – значит мочь».
«Должен же быть какой-то способ. Ну просто должен!» – твердила я себе.
В один из визитов Хакимы подбросили мысль, чтобы я начала вместе с Махтаб ходить на лекции по Корану для англоязычных женщин. Они проводились по четвергам в полдень в мечети Хосайни Эршада. Это предложение было еще одним доказательством добрых намерений ко мне. Кроме того, они советовали Муди позволить мне чаще встречаться с людьми, которые говорят на моем родном языке. Хакимы были бы в восторге, если бы я стала послушной мусульманской женой, но исключительно из моих собственных побуждений.
Это предложение мгновенно придало мне сил. Я воспрянула духом. У меня не было желания изучать Коран, но перспектива регулярных встреч с женщинами, говорящими по-английски, была восхитительной.
Муди воспринял это сдержанно. Однако я знала, что он должен согласиться. Каждое Пожелание аги Хакима для Муди было равнозначно приказу.
В следующий четверг Муди, хотя и неохотно, отвез нас на такси в мечеть. Он попытался войти в класс, но решительная англичанка преградила ему дорогу.
– Я хотел только посмотреть, что здесь происходит, – сказал он. – Хочу увидеть, как здесь все организовано.
– Нет, – резко ответила она, – сюда приходят только женщины. Мужчинам вход воспрещен.
Я испугалась, что Муди придет в ярость и именно сейчас впервые пойдет против воли аги Хакима. Он прищурил глаза, присматриваясь к собирающимся на лекцию женщинам. Все были закрыты соответствующим образом, большинство в чадре. Выглядели послушными мусульманками, хотя говорили по-английски. Ни одна не напоминала агента CIA.
После нескольких минут колебаний Муди пришлось признать, что ага Хаким был прав и это действительно поможет мне ассимилироваться в Тегеране. Пожав плечами, он вышел, оставляя Махтаб и меня на попечение англичанки.
– Никакой болтовни, – предупредила она. – Мы здесь для того, чтобы изучать Коран.
И мы стали изучать. Читали его хором, участвовали в «часах вопросов и ответов», прославляющих ислам и унижающих христианство, вместе произносили полуденную молитву. Само по себе это не было приятным времяпрепровождением, но у меня пробуждался огромный интерес, когда я присматривалась к лицам этих женщин. Мне хотелось узнать их историю. Оказались они здесь по собственному желанию или были среди них такие же несчастные, как я?
Я думала, что после лекции Муди будет ждать нас возле мечети, но не обнаружила его в волнообразной толпе спешащих хмурых иранцев. Не желая возбуждать его подозрений с первого дня, я остановила оранжевое такси, и мы поехали домой. Когда я открыла дверь, Муди взглянул на часы и остался доволен, что я не злоупотребила предоставленной мне привилегией.
– Эта лекция произвела на меня большое впечатление! – сказала я. – Там, правда, нужно работать. Не позволят уйти, пока не выучишь. Мне кажется, что я там многому сумею научиться.
– Хорошо, – согласился Муди, сдержанно давая выход удовлетворению, что его жена совершила значительный шаг на пути к отведенному ей месту в Исламской Республике Иран.
Я была тоже удовлетворена, но совсем по другой причине. Я сделала маленький шаг на пути к освобождению из Исламской Республики Иран.
Лекции по Корану начинались сразу же после занятий в школе. Вначале Муди считал необходимым провожать нас до мечети, но я хорошо знала, что пройдет немного времени и он позволит нам ходить туда самим. Таким образом, я буду свободна почти весь четверг.
Хотя любые разговоры были запрещены, перед занятиями и после них все-таки происходил обмен мнениями. После второго занятия одна из женщин спросила, откуда я. Когда я сказала, что из штата Мичиган, она обрадовалась и заявила:
