– А знаете что? – Она обернулась. – Мне действительно что-то нехорошо, вы меня проводите, ладно? Меня Таней зовут. А вас?
– Павел Васильевич. – Он подумал и прибавил: – Сонников.
– Прелесть какая! – Танька всплеснула руками. – Сонников! Вас, наверное, в детстве Соней звали, да?
Он усмехнулся.
Некоторое время они шли молча, и Сонников слышал, как шаркали об асфальт ее ботинки. Танька пожелала влезть на бордюрчик, огораживающий раздетый газон, усыпанный прозрачными тенями прошлогодних листьев. Теперь она шла, озабоченно глядя вниз-вперед, и Сонников внутренне сжимался всякий раз, когда, удерживая равновесие, взлетали ее раскинутые руки. Оградка была невысокая, но узкая и шаткая, а его поддержку она решительно отвергла.
– Можно я буду звать вас Соней?
– Нежелательно, – нахмурился он. – Да слезайте же оттуда!
– Нет, Соня – замечательное имя. Мне нравится. Давай на ты?
Он пожал плечами.
– И не надо дуться. На меня нельзя дуться. Меня надо любить. Дайте-ка руку!
Она наконец спрыгнула с гудящей решетки и огляделась.
– А вот мой дом. Вон тот, кирпичный, видите? Теперь у нас есть шикарный выбор: мы можем подняться ко мне и посидеть, можем пойти дальше, как ни в чем не бывало. Но лучше всего взять Додика, чуть-чуть погулять и уж тогда подняться. Они свернули во двор.
– Какого еще Додика?
– Давида Соломоновича. Я сейчас!
И прежде чем Сонников надумал что-то ответить, Танька сорвалась и исчезла в дверях подъезда. У крыльца на лавочке сидели старухи. Они разглядывали пришельца и явно не одобряли. «Новый хахаль», – донеслось до Сонникова. Еще не поздно было уйти, девочка Таня его раздражала. Впереди маячило приключение, но, как частенько бывало, сонниковский разум вторгался в дела сердечные и все портил. Ему хотелось домой.
Он, наверное, и ушел бы, но тут двери подъезда распахнулись, и тяжело, как пушечное ядро, теряющее скорость, во двор вылетело огромное черное животное. Следом неслась Танька. Зверь добежал до скамейки и облегченно задрал ногу, вызвав новое оживление в старушечьих рядах.
– Танька, паразитка такая, ты б его хоть на веревке выводила, что ли… Во, гляди, всех детей распугал!
– Таких распугаешь, – огрызнулась Танька, – До-дик, ау!
Давид Соломонович оказался ньюфаундлендом редкостных статей. Круглая, почти медвежья голова ткнулась в руку Сонникова.
– Признал, – расплылся тот.
– А он всех признает, – беззаботно ответила Танька. Сонников вспомнил «нового хахаля» и промолчал.
Танька играла с собакой, дразня палочкой.
– Ну, – собрался Сонников, – мне пора.
Глаза ее округлились, потом опечалились.
– Это называется, он спас мне жизнь. Ты что, не видишь – у меня же действительно горе! Меня, может, любимый бросил. Я, может быть, сирота. У меня не жизнь, а тридцать три несчастья, пробка в счетчике и та перегорела, и некому поставить жучок. Мне плохо, понял? У меня депрессия и суицидальные наклонности. А ему, видите ли, пора. Ладно, спаситель, отваливай!
И, опустив голову, она пошла к подъезду. Развеселившийся было ньюф растерянно топтался на месте. Бабки на лавочке замерли. «Догоним!» – глазами попросил пес. Догнали.
– Ну что ты, Танечка… Обиделась?.. Она улыбнулась.
– Нет, конечно. А ты испугался, Соня… Ты чего так испугался?
Дверь открылась, и Соню поразили темнота и ощущение полной заброшенности. Только в прихожую, толкаясь и мяукая, выскочили кошки.
– Черная – Нонна, рыжий – Шурик, – скороговоркой представила Танька. – Ты раздевайся, я скоро. И нечего так орать, сейчас покормлю. – Это уже неслось из глубины квартиры, очевидно, по дороге на кухню.
Сонников поискал, куда бы повесить плащ, вешалки не нашел, повесил на ручку антресолей. Танька гремела посудой, воркуя со зверьем. Кошки вторили истошным дуэтом, что-то жалобно пытался добавить Додик.
Сонников сообразил, отчего у комнаты такой нежилой вид. На окнах висели черно-лиловые занавески, напоминающие театральный занавес. Теплый, уже предвечерний свет, проникающий между ними, ложился на голый и не очень чистый пол. На стенах висели мутные эскизы без рамок и нарочито живописные, невычищенные палитры. Полкомнаты занимала громадная ширма, за которой угадывалось нечто монументальное.
– Там есть диван, – крикнула из кухни Танька. – Правда, я немножко на нем разбросала…
Диван действительно имелся – узкий и жесткий, с высокой деревянной спинкой, довоенный еще. Такой был у Сониного деда. Разбросано было совсем немного: ворох бумаг, несколько колод карт с разными рубашками, альбом репродукций Дали, парочка жалко переплетенных брошюрок с астрологическими прогнозами, карманный Карнеги, кассеты без футляров, футлярчики от помады, гипюровая блузка и замусоленный резиновый мяч. Сонников высвободил себе местечко, мяч прыгнул вниз, подскочил два раза и, лениво оттолкнувшись от стены, уплыл за ширму.
– Лопайте! – сказала Танька, входя в комнату и вытирая о штаны руки. Выдернула из угла табуретку, села напротив.
– Я смотрю, ты интересно живешь. Такая богемная обстановка, картины…
– Ай, – отмахнулась Танька, – богема… Ну какая богема? Берлога, а не дом, спартанская обстановка. Это не причуды, а необходимость.
В дверь позвонили. Танька вздрогнула и, секунду промедлив, пошла открывать.
– О! – крикнула она из коридора. – Какая гостья! В комнату вплыла дева с осанкой Екатерины Великой и могучей косой на плече. Сонников кинул взгляд на маленький рисунок, заметно выделявшийся среди прочих.
Там из кубической чепухи призраком подымался туманный овал явившейся незнакомки.
– Здравствуйте, кисоньки, здравствуй, Додик! – запела дева.
Кошки, игнорировавшие Соню, волчком вились у ее ног, а предатель Додик подполз на полусогнутых и сел, застучав хвостом по полу, изнемогая от счастья.
– Знакомься, Катерина, это Соня.
– Вообще-то я Павел, – начал Сонников.
– Понятно, – засмеялась Катерина, – это Танька вас обозвала. Она любит пообзываться. Меня Цыганкой зовет.
– Не Цыганкой, а Цыганчой, – встряла Танька, – потому что гадает практически профессионально. Позолоти ручку, она и тебе погадает.
Сонников:
– Погадаете? Катерина:
– А вы позолотите? Танька:
– А куда он денется?
Внешность Катерины располагала к самовару, купеческим перинам и ворожбе. Она немедленно выудила откуда-то карты и принялась раскладывать башню, покачивая тяжелым янтарем сережек и улыбаясь.
– Ух, какая тут картиночка вырисовывается. – Она скользила пальцами по картам, точно читала вслепую. – Сплошь положительный вы человек, Павел, даже занудный, извините. В недавнем прошлом у вас разрыв с некой брюнеткой… Было такое? Вот видите!.. Но безболезненный. Впереди… У-у-у, грандиозная любовь до гроба! Ну, и еще какой-то романтический эпизод. Так себе, несерьезный.
