В четверг вечером прилетает Лешка. Мысли о том, что со мной рядом будет кто-то, а не он, Медведь не допускает. Отпрашивается с работы на один день. Назад в понедельник на рассвете. С учетом разницы во времени, должен успеть к началу рабочего дня. Замысел прост – тяжелее всего мне будет первые два-три дня, и в этом время Лешка будет рядом. Потом я начну выздоравливать, и он со спокойной совестью вернется в ЛА. Мы сидим на пороге моего апартамента, смотрим на пожелтевшие листья и думаем об океане. О том, что еще совсем недавно солнечное счастье было так обманчиво близко.
– Бельчонок, не трусь. Все будет хорошо. Я знаю, что все будет хорошо.
– А я и не трушу. Ты больше трусишь, чем я. Подумаешь? Тоже мне операция… Выписывают в тот же день, а на пятый день уже можно на работу…
Показной веселостью заглушаю тревогу. Даже десна на месте вырванного зуба болит несколько дней. А это ведь даже не зуб – огромный пузырь, наполненный желчью! Так я себе представляю то, что у меня должны изъять доблестные доктора. Отмахиваюсь от страхов. Операции все равно не избежать. К тому же есть статистика. Во вторник буду как штык. Читать студентам лекции.
В шесть утра мы в больнице. Показываю страховку – без нее никуда – и подписываю очередную кучу бумаг. О том, что все понимаю, принимаю и претензий ни к кому не имею.
Лешке разрешается быть со мной до того, как меня усыпят наркозом. Он сидит в моей предоперационной комнатушке, забившись в угол и всем видом давая понять, что ему ничуточки не страшно. Но ему страшно, и я это вижу. Мне тоже не по себе, и это видит он. Мы все видим и понимаем – Лешка, медсестры, я… Мы делаем вид. Мы все страшно улыбчивы и дружелюбны.
Дежавю. Все это уже было. Рубашка с прорезью на спине, вколотые в руки иглы с заглушками – на случай если придется срочно вводить какой-то непредвиденный препарат. Но на этот раз все еще более забавно – надувные бахилы на ноги для стимуляции кровообращения, одноразовый тонометр, саморазворачивающееся одеяло… Все стерильное, все на один раз. Перед глазами снова проносится больница моего советского детства. Не было там ничего такого. И не было больничных счетов. «Господи, во сколько же мне все это обойдется?»
Анализ крови. Протромбиновый индекс все еще недостаточно приближен к норме. Вводят дополнительный антикоагулянт. Показатель выравнивается. Кажется, все. Входит анестезиолог, я перевожу взгляд на Лешку, улыбаюсь и закрываю глаза…
Когда открываю, Лешки рядом нет. Вокруг много белого света, и мне хочется попросить, чтобы его выключили. Но людей вокруг меня тоже нет. Есть диснеевские монстры. Приговаривая «упа-упа-упа», они водят хороводы: от стены к стене, от потолка к полу, от окна к окну… Хоровод все быстрее, «упа-упа» все громче, уши Дамбо накрывают меня, мешая вдохнуть воздух. Мне плохо. Поворачивая голову, пытаюсь вырвать. Ага, все-таки есть рядом медсестра! Ловким движением рук она возвращает чистоту в заблеванное мною постельное пространство.
– Как вы? – дежурно радуется она моему пробуждению.
– Нормально, – отвечаю, с трудом ворочая языком.
– Меня зовут Эшли. Я буду вашей медсестрой на период адаптации. Если все хорошо, то через пару часов вам можно будет ехать домой. Но сначала я вам сделаю укол от тошноты, чтобы стало полегче.
Я не возражаю. Прислушиваюсь к себе и обвожу взглядом место, куда в очередной раз занесла меня судьба.
Комната круглая. Посередине наблюдательный пункт. Вокруг небольшие кельи, отделенные друг от друга ширмами. В каждой из отсеков послеоперационный больной. Толково. Как в тюрьме-паноптикуме Фуко…
Чувствую боль. Она мощно пробивается из пост-желчно-пузырной пустоты и решительно овладевает всем телом. В месте, где был пузырь, становится остро и горячо. Сестра видит мою боль и делает очередной укольчик. Забываюсь.
В уколах, забвениях и отмираниях проходит часа полтора. Я уже не так недосягаема для контактов, но пока не представляю, как можно встать и куда-то пойти. Отгоняю пессимизм. Я просто трусиха. Больно всем. Но на пятый день… Это как мантра. Господи, да когда ж он настанет, этот пятый день?? Ведь больно же как!!!!!
Перед тем как вывезти из послеоперационного закулисья, меня пытаются накормить. Яблочное пюре идет хорошо. Больше не идет ничего. Снова уколы: от тошноты и боли. Еще немного, и надо будет делать укол от бешенства – я, кажется, начинаю сходить с ума. Дюжий медбрат пересаживает меня на катящееся кресло, и каждое из движений доставляет очередное страдание. Не верю, что сама смогу выйти из больницы.
Вывоз тела из послеоперационной. Еще одна комната, и в ней меня ждет Лешка. Он бросается навстречу и тут же останавливается, видя мою муку. На лбу Медведя крупная испарина. Мне хочется пошутить, но я не умею. Мне больно. Мне очень больно.
– Ну, как? Вам получше? Готовы ехать домой? – старший медбрат, делавший мне последний укол от боли, изображает участие.
– Не знаю…
– Давайте я помогу встать.
Лешка под одну руку, медбрат под другую – как подстреленного в бою, меня тащат на выход. Я честно стараюсь ступать, но каждый шаг наполняет меня новой мукой.
На выходе мне становится окончательно плохо, и это видит даже видавший виды медбрат.
– Вы побелели. Вам нехорошо?
«Нехорошо?? Да я практически на том свете!» Молчу. Лучше буду молчать. Нужно хранить силы. Меня возвращают на больничное кресло и снова что-то колют. Я окончательно понимаю, что намерение вышвырнуть меня из больницы у них железное, а потому принимаю решение – домой. С Богом. Прописанные мне наркотики уже у Лешки – сбегал в аптеку, пока я отлеживалась под послеоперационным кайфом – так что будем выкарабкиваться сами. Не вижу смысла тянуть. Это ничего не изменит.
Снова подбитой тройкой тащимся на выход. Лешка подгоняет машину. Прокусывая до крови губу, втискиваюсь на заднее сидение. Выдавливаю:
– Закрой окна.
– Что? Что?? – оглядывается ничего не соображающий Медведь.
– Окна закрой, бля-я-ядь!!!! – ору я, и вся незензурщина моего журналистского прошлого прорывается в этом отчаянном крике. Я не в силах противостоять кошмару, рвущему меня изнутри.
– А-а-а-а-а!!! – кричу я, и у Лешки от моего крика дрожат руки. – Едь!! Едь отсюда!!!!! Быстрее!!! Домой!!!!!
Задыхаясь от боли, кричу, и с вырывающимися из меня воплями уходят последние силы. Я больше не могу сопротивляться.
Мне не становится легче. Ни на следующий день, ни к Лешкиному отъезду. Каждые четыре часа я пью прописанные мне наркотики, но они не помогают. Я просыпаюсь от боли и засыпаю с ней. Сквозь наркотический туман вижу Лешку – он пытается меня чем-то накормить. Я тоже пытаюсь. Я не могу. Идет только яблочное пюре. Ничего больше. Все остальное возвращается рвотой.
