Вольф взглянул на меня, как обжег. Словно прощался навек.
И отвернулся.
— Хорошо, отец, я разберусь с этим, — после долгой паузы проговорил, сделав особый акцент на втором слове.
— А ты, мой ненаглядный сынок, зря так весело скалишься, — продолжил Рахматулин-старший и повернулся к Ильясу. — Ты первым же рейсом отправляешься в Якутск. Проверишь всю отчетность по тамошнему ювелирному заводу за год… Нет, за три года. Каждый день в десять утра по Москве я буду ждать подробнейший отчет о проделанной тобой работе.
— Якутск? — присвистнул Ильяс. — Очень мило, папочка, спасибо большое. А мне твой самолет не положен, нет?
Очевидно, что нет, потому что его отец оставил его вопрос без ответа.
И повернулся ко мне, отчего я сжалась.
— Что касается тебя, Ульяна… Я лично ничего против тебя не имею. И был бы готов рассмотреть тебя в качестве своей невестки. Но не тогда, когда это вносит раздор между моими сыновьями. Ты навсегда исчезнешь из их жизни. Ты поняла меня? Ты меня поняла?
— Да, — едва слышно прошептала я и оглянулась на Вольфа, но он не смотрел на меня. — Да, я вас поняла.
***
— Один билет до Ларюшино, — проговорила я, низко склонившись к окошку.
И высыпала всю свою мелочь в железную миску.
— До Ларюшино билетов нет, — визгливым голосом в нос уведомила кассирша. — Есть до Возогор, а там, может, частника какого найдете.
— Давайте до Возогор, — кивнула я.
Хотя Возогоры от моего родного села на очень даже приличном расстоянии, ну и пусть. Мне на самом деле было все равно.
Как-нибудь доберусь.
Наверное.
Глеб забирал меня из родного дома с выкупом. Со всеми этими красивыми свадебными традициями, которыми зачастую пренебрегают сейчас в городе. На второй день искали ярку. Играли на гармошке.
Тетка Параскева пела матерные частушки, и они с Глебом на пару отплясывали так лихо, что все вокруг хлопали и смеялись
Сейчас это все было так далеко от меня…
Словно прошла тысяча лет…
Нет ничего унылее, чем железнодорожный вокзал в канун новогодней ночи. Сонный, пустой, с вяло мигающими огоньками на елке, закрытыми ларьками с сувенирной продукцией. В предновогодний вечер никому это явно не надо…
В единственной открытой кафешке я купила баночку спрайта. Пожалуй, сойдет за шампанское. Компанию ей составила шоколадка с изюмом и орехами, бог знает сколько пролежавшая на витрине.
Мой шикарный новогодний ужин…
Поздняя электричка мчалась сквозь ночь, а я жевала шоколад, похожий на глину, и недоумевала: как — нет билетов до Ларюшино? Вон — здесь вагон-то почти пустой.
За окном, как в сказке, падал белый пушистый снег… И люди готовились к новогодней ночи: наряжались, смеялись, делали салатики и встречали гостей. Лишь мне не было места во всем этом.
Лишь я встречала Новый Год одна, хотя больше всего на свете любила этот праздник. Считала его семейным, сказочным. По-детски ждала от него чуда…
В этот раз чуда не произошло. Хотя, наверное, мне нужно считать все, что случилось со мной чудом — я цела и невредима. И еще свободна.
Свободна от обременительной страсти ненавистного мужчины.
Ненавистного… Ненавистного ли?!
Я никогда не задумывалась, сколько Владимир сделал для меня… И ни разу не попыталась сделать хотя бы шаг ему навстречу. Все время лишь только отталкивала.
А когда во мне вдруг появился росточек этого намерения… Попробовать…
Потеряла его навсегда, даже не ощутив — что это… Когда мужчина так тебя желает. Не ощутив эту страсть сполна. Не насладившись ею.
Он наверняка думает, что я с Ильясом… Такие, как Владимир, не прощают ошибок.
Как бы он не любил меня. Как ни тянулся ко мне. Есть вещи, которые не забываются.
Есть вещи, которые простить нельзя…
Часы на мобильнике показали двенадцать ноль-ноль и я глотнула спрайта из бутылочки — за народившийся год.
Говорят, как его встретишь, так и проведешь.
Похоже, мне суждено провести его вот так… В пронизывающей горечи и щемящем одиночестве.
А он, наверное, завтра-послезавтра уже будет в Африке. Я специально посмотрела, Кимберли — алмазодобывающий город в Южно-Африканской Республике. Звучит, как чудо. Как какое-то приключение.
И Камиль Рахматулин прав — если кому и под силу разобраться в том, что там происходит, то только Вольфу.
Наверное, надо радоваться, что все так получилось. Как я, в общем-то, и хотела. Он уедет далеко-далеко и, должно быть, забудет обо мне…
А мне останется какое-то свербящее в груди чувство, которому я не могу найти названия…
В Возогорах было на удивление тихо. Я сошла на станции, а электричка поехала дальше — в заснеженную ночь… И мне вдруг почему-то захотелось уехать отсюда вместе с ней.
Странное и недоброе предчувствие охватило меня, но я не придала ему значения. Списала на усталость и дурное настроение.
В Возогорах, что славились своим знаменитым молочным комбинатом, было на удивление тихо.
Для новогодней ночи — прямо и вовсе как-то подозрительно. Обычно на селе гулянья. А тут — свет в нескольких зашторенных окошках и тишина. Лишь только тоскливо и как-то по-странному дико выли собаки.
А, может, и не собаки вовсе?
Может, волки?
Да нет… Нет, конечно…
— Пять косарей до Ларюшино, — объявил хмурый таксующий дедок и хотел поднять стекло машины, но я задержала его рукой в варежке.
— Годится.
Заломил он, конечно, знатно, но у меня не было ни желания, ни сил торговаться. В голову даже услужливо полезли всякие нехорошие мысли про маньяков. Например, которых ловили в одном всем известном сериале с центрального канала, который был у всех на устах.
Но я наглядно знала этого дядечку, он был из возогорских старожилов. Потому и села к нему в машину. Вот заодно и потрачу последние денежки, что Роман Евгеньевич ссудил мне при расчете с работы.
Да, я уволилась из «Улыбки праздника». В городе больше меня ничего не держит.
— Что-то настроение у вас не новогоднее, — не удержалась я, когда обшарпанная девятка тронулась с места.
— Да какое тут настроение, когда такой беспредел творится… — махнул рукой водитель, которого, как я припомнила, звали Митричем.
Но как я ни пыталась его расспрашивать про «творящийся беспредел», Митрич только кряхтел и отделывался общими фразами.
Наверное, он это про общую остановку в стране. Такие вот древние старички любят ругать правительство и рассуждать в духе «при Брежневе жилось лучше».
Потому всякие попытки расспросить его я оставила.
На удивление, домчались до Ларюшино быстро. Хотя, мне, наверное, так показалось, потому что я задремала.
До дома вредный Митрич меня везти не пожелал. Высадил у нашего знаменитого ДК «Дворец», получил свои пять тысяч рублей, да и был таков.
В отличие от Возогор в Ларюшино явно было повеселее.
Наверное, все гуляющие переместились оттуда сюда.
Слышалась музыка, то и дело взрывались фейерверки, а довольные прохожие то и дело кричали «С новым годом!». Ребята в дедморозовских колпаках из какой-то веселой, но незнакомой компании при виде меня даже остановились, приглашая с собой. Все расспрашивали, чего я такая грустная, и даже заставили выпить шампанского из пластикового стаканчика.
Но с собой так и не зазвали.
Ну и навалило тут снега! В городе-то я от такого количества осадков точно отвыкла. Даже захотелось нырнуть в какой-нибудь особо пышный и белоснежный сугроб, и, как в детстве, сделать снежного ангела.
— С Новым Годом! — крикнула мне проходящая мимо румяная девушка в белом полушубке, который заметно оттопыривался в области живота.
— С Новым Годом! — поздравила я в ответ и остановилась от неожиданности. — Оля, ты?
— Улька… — протянула она, словно не веря своим глазам, и обратилась к парню, с которым шла. — Коль, ты иди — я догоню!
Приглядевшись, я с удивлением узнала в ее спутнике Кольку Жилина.
Честно говоря, за прошедшие с реалити-шоу три года я редко бывала в Ларюшино. И не разу больше не видела Олю. Совсем не интересовалась судьбой бывшей лучшей подружки, которая, как выяснилось, ненавидела меня лютой ненавистью. Давным-давно Варька рассказывала, что Оля уехала в город, но там у нее что-то не клеилось, поэтому ей пришлось вернуться в Ларюшино. Которое она ненавидела всеми фибрами своей души.
