цивилизации, но наполненного запахом фруктов, солнцем и морем. Это позже в моей жизни появились яхты, вечеринки на городском пляже и машины, но счастливой я была именно здесь, и я благодарна Марку за то, что он вернул мне ощущение счастья. Сейчас мне хорошо.
Глава 12. Пульс этого лета
Марк
Дурацкое утро, безумно счастливое, с улыбкой на губах. Утро, когда Ника стала ближе, когда я почти смог ее понять, но дамокловым мечом над головой висит трагедия, о которой девушка не знает. Скрыть смерть подруги от нее подло, но об этом просил Валерий Иванович. Как только Ника обо всем узнает, химия между нами разрушится. Ника снова превратится в стерву, а я в охранника, цель которого не отпускать ее домой хотя бы до завтра.
Но сейчас девушка болтает без умолку о каких-то мелочах, а я снова и снова ловлю себя на том, что теряю нить разговора потому, что не люблю врать, а между нами с Никой есть ложь, отвратительным черным пятном расползающаяся на хрупкой симпатии. На подходе к дому, я решаю, что расскажу правду, потому что молчать еще более подло. Подло позволять ей смеяться тогда, когда я знаю тайну, которая заставит ее плакать. Я уже готов все рассказать, но Ника зевает в холле и спрашивает.
— Можно я посплю? Ты не будешь против? Я после моря всегда дико хочу спать.
— Конечно, — улыбаюсь, как можно более мягко и беззаботно. — Это же твой дом.
— Посплю в твоей комнате, — уточняет она, и член в штанах начинает медленно подниматься. Ему нравится Ника в кровати.
— Спи, конечно.
— А что будешь делать ты? — уточняет она. Это не приглашение, это действительно просто интерес.
— Иногда самое приятное времяпровождение — безделье.
— Да, я тоже такое люблю, — признается она. — Если будет скучно… — Ника лукаво улыбается. — Приходи меня будить…
Я лишь с усмешкой качаю головой, не показывая насколько соблазнительно ее предложение. Сегодня я бы воспользовался этим приглашением. Сегодня нет сомнений, но есть ложь. Мерзкая ложь. Нельзя сначала трахнуть девушку, а потом сообщить о том, что очередную ее подругу убили. Поэтому я ограничиваюсь улыбкой, а Ника скрывается наверху.
Я выдыхаю, чувствуя, как жаркое возбуждение бьется в висках. Как пульсирует кровь в затвердевшем члене. Матерюсь и достаю из холодильника виски. И наплевать на то, какой температуры должен быть напиток. Я не эстет. Алкоголь должен быть холодным и точка, особенно в жару, особенно если пожар в душе. Нахожу в шкафчике подходящий бокал и, плеснув себе на два пальца алкоголя, выхожу на террасу, где висит гамак. Заваливаюсь туда с бокалом и закуриваю. Это мог быть лучший день, если бы с утра я не сделал глупость и не включил долбанный телефон. Тогда, возможно, сейчас бы со мной в этом гамаке валялась Ника. Такая податливая, разомлевшая на солнышке.
Впрочем, если бы я не включил телефон, скорее всего, тут бы был Самбурский в истерике. То есть закончиться хорошо у этого дня нет ни единого шанса.
Ника
Не знаю, зачем вообще включила этот долбанный телефон, когда проснулась. Могла бы ведь этого не делать, могла бы закинуть его дальше на тумбочку и спуститься вниз, но дурацкая зависимость от соцсетей заставила меня нажать чертову кнопку. Одно нажатие, и я оказалась погружена в кошмар. Сотни слезных постов и черных ленточек поверх фотографии Дашки. Моей Дашки. Пока я целовалась с Марком в воде, пока грезила о нем ночью, пока позволяла мазать себя маслом, моя Дашка уже была мертва. А я даже об этом не знала.
Именно поэтому она не ответила на мой звонок вчера, когда я хотела попросить ключи от дачи. Она не дрыхла после вечеринки, она уже умерла и лежала где-то с розой, как и Лиза. Ее нашли вчера вечером, пока я заставляла Марка пить коньяк, а похороны будут только завтра во второй половине дня. Я жила, влюблялась и мечтала о первом сексе, пока моя подруга лежала где-то в темноте, убитая долбанным отморозком. Он увел ее, пока я кончала в руках Марка у стены клуба. Какая же я долбанная дура.
Внезапно все становится на свои места. Задумчивая мрачность Марка, его тяжелый тревожный взгляд вместе с подкупающе мягким поведением. Он что, отвлекал меня? Был не настолько сволочью, чтобы трахнуть, но достаточно мил, чтобы я не вспомнила про телефон до пяти вечера. А папа? Неужели, не мог позвонить мне? Ведь Марку же сказал или это я надумываю? И причина мрачности моего охранника в чем-то другом. Устав гадать, набираю папин номер, и после длинной череды гудков он берет трубку.
— Как ты мог?... — шепчу я, захлебываясь слезами. — Как ты мог мне не сказать?…
— Ника, — вздыхает он и долго просит прощения. Объясняет, почему не хочет, чтобы я возвращалась, по крайней мере, сегодня. Рассказывает о том, что защищает меня, но я не хочу слушать, меня душат слезы отчаяния. Из-за того, что папа сказал не мне, а Марку, и велел соврать; из-за того, что Марк послушался и играл моими чувствами. Из-за того, что Дашки больше нет, а в нашу последнюю встречу я так и не нашла время просто с ней поговорить. Мне так плохо и я так зла, что сбегаю с рыданиями в холл, объединенный с кухней, и буквально кидаюсь на Марка с кулаками.
— Как ты мог улыбаться все утро, зная, что Дашка мертва?! — кричу я и со всей силы луплю его в грудь, а он стоит, словно нерушимая скала, молчит и не мешает вымещать на себе злость. Я ударяю его сильнее, а когда замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, рукой с немного согнутыми пальцами, намереваясь оставить на нем еще парочку шрамов, Марк делает то, чего я подсознательно жду с самого начала, перехватывает мои руки и медленно и плавно, невзирая на вопли, двигает меня к стене. Останавливается только, когда я врезаюсь в нее лопатками.
— А что бы изменилось? — уточняет он, поднимает мои руки над головой и прижимает к стене, не выпуская из захвата. Голос тихий, ровный. Он действует на меня, как ушат холодной воды.
— А? — Я вздрагиваю.
— Я спрашиваю, что бы изменилось, если бы я сказал с утра? Ты же знаешь, домой нам сегодня нельзя. Твой отец не хочет разговора с полицией.
