Внимательно выслушав Асю, Андрик долго, мучительно обдумывал ее слова. Выбор предстоял не из легких: жизнь либо дочери, либо по сути мало в чем виновного парня. И вроде выбор очевиден, но остатки совести точили изнутри, мешая озвучить жестокое решение.
- Ась, пусть идет все своим чередом, - выдавил Андрик, сжимая в кулаке Асину кофточку.
- Мы будем ждать, пока Марек убьет Агнешку?! – Ася отстранилась и с тревогой посмотрела на мужа. – Нет, Андрик, я не допущу этого!
- Ну что ты, родная? Я не об этом. Не убьет он ее, не бойся. Никто никого не убьет.
Андрик выпустил жену из объятий, огляделся, убедился, что Ярины поблизости нет, и тихо продолжил:
- Агнешка больше к Мареку не подойдет. А дальше посмотрим, что будет. Надеюсь, все само собой разрешится. Сама же видишь, как парня ломает, и если лишить его Агнешки…
- О чем ты говоришь? Ты надеешься, что Марек сам с собой что-то сделает?!
- Асенька, пусть делает что хочет. Он уже погиб – ты же понимаешь, что нормальным человеком ему уже не стать? Даже если вернется к прежней жизни – думаешь, сможет он с Яринкой спокойно жить после всего, что тут устроил? После того, как поступил с Яриной? После того, как избил Агнешку? А зная, что цена его жизни – смерть молодой девушки? Марек, которого мы знали, с таким грузом жить не смог бы, я уверен. А сейчас он тоже мучается не меньше нашего и вряд ли станет цепляться за такую жизнь. Пусть идет все своим чередом. Никто никого пальцем не тронет, никто никого убивать не будет – пусть все само разрешится. Асенька, у нас выбора-то нет. Мне тоже жалко парня, но ты же не хочешь, чтобы погибла наша дочь?
Не сказать, чтоб Ася была сильно против, - совесть ее, конечно, мучила, но, что уж говорить, своя рубашка всегда ближе к телу, и оплакивать родную дочь на могиле она не готова, что бы там ни говорила Агафья про несчастья, волю Божью и их с Андриком грехи, за которые, якобы, теперь расплачивается Агнешка. Ну а если Марек погибнет, да еще и сам… Что ж, судьба. Куда больше она переживала за Ярину.
- Ярине как мы скажем об этом? – всхлипнула Ася. – Она к нему очень привязана… Она нас не простит, Андрик!
- А к Агнешке она разве не привязана? Разве смерть сестры не станет для нее ударом? Не надо ей ничего говорить. Все само разрешится, а она сильная девочка, справится. Потом в город ее отвезем, подальше отсюда, в университет устроим… Найдет себе еще мужа, не сошелся свет клином на Мареке.
- Но это жестоко…
- У нас есть другие варианты? Нам всем сейчас нелегко.
- Она кричала сегодня, что руки на себя наложит, если с ним что-то случится…
- Ась, ну конечно, она будет кричать – ей сейчас хуже, чем всем нам. Но мы не можем допустить, чтоб из-за этого безумия погибла Агнешка. Выбор все равно придется сделать, и я не злыдень, желающий парню смерти, мне тоже безумно жаль, что так получилось с ним. Ты же знаешь, я никогда не был против Марека, но сейчас наш долг – спасти Агнешку и помочь Ярине все это пережить. Это все, что мы можем сделать в этой ситуации.
На том и порешили. Агнешке в тот же день велели к Мареку больше не ходить, да и вообще держаться от парня подальше.
Чтоб Марек сильно не буянил и не требовал от Яринки сестру, в еду ему стали добавлять снотворное и подавляющие потенцию таблетки – Андрик за ними специально в город ездил. Помогало это мало – иногда приходилось и уколы применять. Ярина об этом, конечно, не знала.
Агнешка старательно делала вид, что регулярно ходит к Мареку – она выпроваживала Ярину из комнаты, делала укол снотворного и просто выжидала время, зная прекрасно, что сестра не станет ни подслушивать под дверью их с Мареком любовные песни, ни расспрашивать потом парня, хорошо ли его удовлетворили. Ну а то, что он спать стал много – так, конечно, как не спать-то после его приступов любвеобильности!
И никто не знал, как ломало обреченного парня. Какие кошмары мучили его во сне, какие – наяву. Огненные путы жгли грешную плоть так явно, что Марек откидывал одеяло и искал на своем теле ожоги. Не находил, конечно, но легче от этого не становилось. Он сходил с ума, рвался к той, что хоть на время могла усмирить взбесившееся его тело, но вот засада – паршивка-жена его избегала. То из дома уйдет, то под крылом отца спрячется, а когда и приходила к нему, он почему-то не помнил, чтоб у них вообще что-то было, – ибо почти сразу же, стоило заполучить Агнешку в голодные объятия, он засыпал от дозы снотворного, вероломно вколотого ему хрупкой девичьей рукой. Просыпался – и все начиналось заново. Так продолжалось неделю.
Марек не помнил, чтобы он что-то делал с Агнешкой, не помнил их близости или хотя бы минуты, которую она провела бы с ним, но все чаще слышал ее плач, похожий на вой, когда она кричала родителям, что больше так не может, что изверг совсем измучил ее. Он шел на крик жены и видел ее растрепанную, заплаканную, в разорванной одежде, – она обвиняла в этом, конечно же, его, а он и ответить ничего не мог в свое оправдание, ибо тело по-прежнему тянулось только к ней, а разум давно покрылся густой пеленой. С трудом отличал Марек день от ночи – что уж говорить о том, чтоб что-то помнить…
В один прекрасный день после очередной истерики девушки его просто заперли в комнате, запретили входить к нему и Агнешке, и даже Яринке – испугались, видимо, что на нее полезет от безысходности, не понимая, что она последняя на этой земле, на кого он позарится. Хотя, рядом с этой девушкой ему и то полегче было. Она хотя бы отвлекала его от мыслей об Агнешке, пусть и ненадолго. Он хоть и злился, когда она приходила, смотрела с болью брошенной собаки и что-то спрашивала, считал ее даже надоедливой и не понимал, какого черта она приходит к нему вместо Агнешки, но теперь, лишившись и ее, оставшись один на один со своей бедой, он взвыл от отчаяния. Отросшими ногтями он скребся в запертую дверь, зовя Агнешку, стоял на коленях, молил ее прийти… Кричал, метался по комнате, круша все, что попадется под руку. Как обезумевший, лез в каждую щель, ища разрядки, ища покоя стоящей колом плоти, терся об стены, раздирал когтями кожу и кричал, кричал, кричал…
А по другую сторону двери кричала Яринка, борясь за право в трудную минуту быть рядом с любимым. К нему ее не пускали, крик Марека сводил ее с ума, и она боялась, что он либо умрет сейчас от разрыва сердца, либо с собой что-то сделает, но никто не желал ее слушать. Она металась, бросалась то к отцу, то к матери, ища понимания и помощи, но натыкалась лишь на полный сожаления взгляд и мольбу успокоиться, смириться. Смириться?! Ее семья боялась Марека, а страх порождал ненависть; и видела Ярина, понимала, что умирать он будет – никто и пальцем не пошевелит, чтоб протянуть ему руку помощи, чтоб не дать сгинуть молодому парню в расцвете сил и лет. А сама она оказалась бессильна: ни с приворотом ей не справиться, ни с тем, чтоб облегчить страдания любимого.
К вечеру из комнаты, где находился Марек, раздался звук выбитого стекла. Андрик тут же велел жене и дочерям спуститься в погреб и поспешил на еще один замок запереть входную дверь, опасаясь, что парень, выбравшись через окно, придет за Агнешкой. Мог он, конечно, и через любое другое окно войти, но прошла минута, вторая, пятая… Марек не спешил возвращаться в дом, ставший ему тюрьмой, – напротив, послышалось, как лязгнула калитка, а потом наступила тишина. Андрик выдохнул с облегчением. Выдохнули облегченно и Ася с Агнешкой. Одна только Яринка трепыхалась как пташка в силках и, с опаской глядя на довольное таким исходом семейство, порывалась бежать вслед за Мареком.
- Даже думать об этом не смей, - одернул ее отец. – Мне что, связать тебя, дуреху?
- Куда он пошел в таком состоянии? Папа, так нельзя!
- Пусть идет куда хочет – ты за ним не пойдешь, Ярина! Все, забудь его! Забудь!
- Ты что такое говоришь, папа?!
Но Андрик был настроен решительно. Он и связать ее готов был, только бы она глупостей не наделала, но тут вмешалась Ася – подала знак мужу не нагнетать обстановку и увела ревущую дочь в комнату.
