были в первый момент, как не бывало. И почувствовал я себя от этого по-идиотски. Спаситель, бля, который никому тут, походу, никуда не вперся. Пришел, припозорился и давай, вали уже восвояси.
— Ну, пойду я тогда, — проворчал, поворачиваясь вслед технично рассосавшемуся в момент продюсеру. Вот только был и что-то там бесяще щебетал и уже нет. Демон, он демон и есть. — Спокойн…
— Салливан, дверь закрой, — велела Кэтрин.
И тон такой… мой член прямо сразу на него, что та легавая в стойку вскинулся. Хороший тон. Самый правильный.
— С какой стороны? — на всякий пожарный уточнил я, оглядываясь через плечо.
— А тебе с какой хотелось бы?
Что услышал я вместо ее вопроса? «Как насчет потрахаться?» — вот что. А что на такое может и должен отвечать любой мужик в своем уме, у которого все работает исправно? «Да, мэм, в какой позе начать предпочитаете?!»
И дверь я закрыл. Изнутри. Еще и запер. Повернулся к Кэтрин, которая взялась расстегивать блузку у себя на груди.
— У меня условие, — брякнул и сам от себя охренел. Как и мой член, что возмущенно дернулся за молнией. Мог бы — завопил: «Ты чё творишь, засранец! Какие, к херам, условия женщине, пока я еще не внутри?»
Но знаете что? Я вообще-то уже несколько часов новая версия Дизеля, который думает не только нижней головой. Ну, в смысле, ее слово не решающее.
Руки Кэти не остановились, и между полами показалась оху… роскошная ложбинка и белое кружево, которое оттеняло ее вкусно-сливочную кожу. Я сглотнул. Ладно, не решающее на постоянной основе.
— Слушаю, — нисколько не разозлилась моя змеючка. Не послала сходу. Пуля просвистела мимо. Я сегодня везунчик.
— Ты не прогонишь меня, сразу как закончим. Я буду спать здесь!
Кто здесь мужик? Я!
— А ты поспать надеешься? — усмехнулась моя голубоглазка и распахнула блузку окончательно. Мне стало тяжко дышать, вдарило жаждой, высушивая глотку, в паху потянуло, будто она мне уже яйца своей ручкой нежной, но сильной по-хозяйски сжала.
— А?
О чем там мы? Да похрену уже. Время стоять столбом, давая девочкам делать мою любимую работу, прошло. Если тебе вдруг обломился подарок, то какого черта стоять и ждать, когда он сам себя развернет? Сделать все собственноручно — это ведь тоже изрядный кусок кайфа. Сдернул через голову свою рубашку вместе с футболкой, зашвырнул куда-то и подхватил Кэтрин под задницу, поднял повыше, утыкаясь довольной мордой между двух ароматных полушарий.
— Ка-а-айф! — пробормотал, одновременно меся жадными лапами ее ягодицы, от которых меня прям торкает всерьез постоянно.
Шагнув к кровати, завалил мою злючку, вытягиваясь сверху сам. Кэтрин буквально вмяла свои пальцы в кожу моей головы и шеи, и я замычал, тащась от этого. Прям сильно я подсел на ее манеру трогать меня. Не просто гладит, а делает любое прикосновение основательным, ни малейшего контакта пропустить не позволяющим. Кладет на тебя кисть, вроде изящную, пальцы тоненькие, но ощущается это таким «мое сейчас» загребущим давлением.
— Дай хоть юбку сниму, а то опять ей… — пробормотала Кэтрин и облизала мое ухо. А меня тряхнуло. Прострелило от макушки до копчика, заставив толкнуться в ее живот. Бля, хорошо-то как!
— А я не тороплюсь никуда сегодня, — ответил ей ворчанием и вернул любезность. Натянул чуть волосы, вынуждая откинуть голову, и прошелся языком и самую малость зубами по линии подбородка. Кэтрин охнула и заерзала подо мной. Да, детка, я уже заметил, что ты такое любишь. Без хоть капли остроты тебе не то. И что-то возражений по поводу нашей совместной ночевки не услышал. А что не запрещено, как говорится… А уж то, что разок разрешено, попробуй потом отмени.
— Что, мой ковбой сегодня объелся и потому ленив и медлителен? — подразнила языкатая засранка и провела вдоль моего позвоночника, легонько царапая.
Я зашипел, стискивая зубы и чувствуя, что мое терпение вмиг истончилось до прозрачности. Может, ну его? Разок сейчас по-быстрому, а потом и потискаться, и поласкаться всласть. Проблема только в том, что с Кэтрин хрен угадаешь, какой «потом» тебя ждет. Так что работаем основательно и сразу начисто.
— Твой, как ты правильно заметила, ковбой отменно подкрепился и полон сил как никогда. И все их намерен оставить в тебе.
Ответить ей я уже не дал. Поймал оба запястья, фиксируя над нашими головами, и втянул в глубокий долгий поцелуй. Крышка моей черепушки открылась, запуская в загудевшую башку сквозняк. Он вымел оттуда все к чертовой матери. Мозги в дальнейшем действе на хрен не сдались. Зацеловал колючку до того, что она вся подо мной уже гнулась и извивалась, силясь выдрать руки из моего захвата. Глаза пьяные, губы опухшие, воздух хватает краткими вдохами-всхлипами, как только я отрываюсь и позволяю. Сроду красивей ничего не видал. Я и сам одуревший, шатает изнутри всего, швыряет, как на волнах. То похотью придушит так, что невмоготу, то сожмется все от… хрен знает… нежности. Да так, что обмираю весь, точно как в детстве на качели, когда она вниз падает. Прет, как вдрызг набравшегося, а ведь ничего еще и не начиналось толком. Только наши рты, вкус, стоны и тела, что гнутся, трутся. А мне пиздец уже. Еще чуть, и кончу.
— Детка, как же меня вставляет от тебя.
— Ну так, может, уже и ты мне вставишь? Салливан, реально сил нет…
— Тш-ш-ш, все будет.
— Ког… м-м-м…
Отпустив ее руки, я оперся на локти, съехал ниже, накрыл ее груди и сжал. Утыкаясь снова и потираясь лицом, замычав с ней в унисон. Ее удовольствие прямиком в меня.
Белое кружево мигом увлажнилось от моих поцелуев, темные острые соски рвались пробить его насквозь, чтобы нырнуть мне в рот без всяких преград. А я ласкал, прикусывал, обсасывал, дул, не в силах наиграться, наесться реакцией Кэтрин на это. Она причитала уже что-то невнятное, давила на затылок, требуя больше, и в следующее мгновение толкала в лоб, силясь остановить. Царапала плечи, изгибалась, чуть не сбрасывая меня с себя. Пыталась обвить ногами, чтобы усилить трение, но чертова юбка сковывала ее, и она принималась мотать головой и сучить пятками по простыням. У меня давно уже в паху все окаменело, узлами связало, тело не трясло даже, оно гудело каждой клеткой, как оголенный провод под мощным током. Я бы сто процентов спустил уже, если бы пару раз толкнулся ей навстречу, но меня так перло от ее чувствительности, что остановиться, не познав, где же для нее грань в этом, просто не мог. Она кончит так, если я продолжу?
— Боже-боже-боже,
