– Это плохо?
– Наоборот, хорошо. Но я не хочу останавливаться.
– Мы можем обойтись без ужина.
– Можем, но тогда не узнаем, правду ли я сказал о том, что хорошо готовлю.
Фиби уже не сомневалась в том, что Грэм сказал правду. И она убедилась в этом, когда попробовала изумительный салат с сыром бри, ветчиной прошютто и рафинированным оливковым маслом. Грэм поджарил свиную вырезку с арахисом так, что мясо таяло во рту. Он сам наполнял тарелки и разливал вино, ухаживая за гостьей, как за королевой. Фиби решила, что она умерла и попала прямиком в рай, особенно когда Грэм вынул из холодильника творожный пудинг с белым шоколадом, малиновым соусом и веточками свежей мяты.
– Ну, что скажешь? – осведомился он.
– Мне не терпится узнать, что еще ты умеешь.
– Это был эксперимент. Сегодня у меня вечер экспериментов. – Его адамово яблоко дрогнуло, он по привычке потянулся за кольцом, но вспомнил, что снял его.
– Ты снял кольцо. – Это был полувопрос-полуутверждение.
– Да, уже пора.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Всеми приборами и посудой, которые ты видишь на столе, я не пользовался целых пять лет, я не мог даже смотреть на них. Даже сегодняшний ужин в точности такой же, какой приготовила бы моя жена, если бы осталась в живых.
– Почему же ты сегодня решился воскресить прошлое?
– Потому, что умерла Джил, а не я. Потому, что я любил ее, а не весь этот хрусталь, фарфор и рецепты. Потому, что мы с тобой могли бы поужинать замороженной пиццей с пластиковых тарелок и все-таки смеяться и болтать, а через год я не вспомнил бы ничего, кроме того, как красива ты была и как мне было приятно разговаривать с тобой.
Фиби давным-давно разучилась плакать, но теперь из ее глаза выкатилась слеза. Не успела она стереть ее, как Грэм подъехал поближе, провел ладонью по ее волосам и поцелуем убрал слезу со щеки.
– Таких слов мне еще никто не говорил… – прошептала Фиби.
– Это чистая правда. – Грэм поцеловал ее в нос.
– Последний мужчина в моей жизни воскликнул: «Ого, клево!» – а предпоследний: «Класс, детка». Никто из них не мог связать больше десятка слов.
Грэм поцеловал ее в губы, и Фиби не смогла припомнить, когда ощущала такую нежность, тепло и блаженство. Но поцелуй был до обидного кратким.
Он откатился от нее внезапно, будто чего-то испугался. События развивались слишком быстро. Он оказался не готов к этому.
В отличие от нее.
В дальнем конце комнаты стоял старомодный музыкальный комбайн. Подъехав к нему, Грэм принялся перебирать стопку пластинок.
– Что будем слушать? Можем поставить «Битлз», «Дорз», «Ванилла фадж», «Крим», «Бердс»…
– Достаточно!
– Хочешь, поставлю «Бердс»?
– Я влюбилась в Дэвида Кросби задолго до того, как он объединился со Стиллсом, Нэшем и Янгом. Но я увидела его только в Вудстоке. Знаешь, я даже пыталась стащить его со сцены, но, похоже, его не прельщали перепачканные грязью девицы.
Грэм рассмеялся, ставя пластинку.
– Когда-нибудь я куплю СД-плейер.
– Не надо, старые пластинки гораздо лучше.
Едва услышав тамбурин, она начала танцевать – медленно, легко, внезапно став раскованной.
– У тебя есть свечи? – спросила она.
– Да. Но марихуаны нет.
– Я давным-давно отвыкла от нее.
Грэм съездил на кухню и вернулся с коробкой, наполненной свечами всевозможных форм и размеров.
– Прекрасно! А подсвечники?
– Они где-то в коробках.
– Обойдемся без них. Сойдут и тарелки.
Чувствуя себя как дома, она подпевала музыке и расставляла блюдца со свечами по всей гостиной. Грэм следил за ней, ловил каждое движение.
– Хочешь, я зажгу их? – спросил он.
– Да, пожалуйста. А потом потуши свет.
Разлив вино, она протянула бокал Грэму.
– А у тебя, случайно, нет «Буффало Спрингфилд»?
– Дай-ка подумать… похоже, ты обожаешь Стивена Стиллса.
– Только его голос. На мой вкус, лучшее сочетание голосов у Кросби, Стиллса, Нэша и Янга. Абсолютная гармония.
Пока он рылся в пластинках, Фиби вынула из сумки альбом и карандаш, схватила с дивана две подушки, бросила их на пол посреди гостиной и уселась.
Грэм поставил новую пластинку и обернулся к ней:
– Еще пожелания есть?
Фиби кивнула.
– Ты не мог бы снять рубашку?
– Что, прости?
– Сними рубашку.
– Зачем?
– Потому, что в рубашке ты бесподобен, но я уже нарисовала тебя одетым – в тот вечер, в ресторане. А теперь я хочу увидеть, что у тебя под рубашкой.
– Ты шутишь?
– Я предпочитаю быть серьезной и честной. – Правда, она уже однажды соврала ему, назвавшись чужим именем.
– У меня осталось несколько шрамов, – предупредил Грэм.
Фиби отпила вина.
– А у меня менопауза и грудь уже не такая упругая, как раньше.
– Ты покажешь ее мне?
– Скорее всего да.
Грэм рассмеялся, вытащил из-под пояса брюк тенниску и снял ее через голову.
– О Боже…
– Что такое?
– Ты выглядишь гораздо лучше, чем я предполагала.
– При свечах все выглядит по-другому.
– Я же художник. Меня нелегко обмануть.
– Итак, какую позу я должен принять?
– Никакую. Просто сиди и пей вино.
– А говорить можно?
– Это было бы замечательно.
– На какую тему?
– На твой выбор.
– Значит, поговорим о тебе.
Фиби подняла голову. В серебристых глазах Грэма отражались язычки свечей.
– Не двигайся! – воскликнула она. – Отлично! Особенно твои глаза.
Она пыталась передать увиденное, но рисовать его глаза было не так увлекательно, как смотреть в них. Впервые в жизни Фиби никак не удавалось сосредоточиться на натурщике.
Грэм сменил пластинку, и Фиби засмотрелась на игру мышц его рук и сильных плеч. С легкой улыбкой он обернулся, и в комнате зазвучал первый гитарный пассаж из «In-A-Gadda-Da-Vidda», вызывая у Фиби множество приятных воспоминаний о вечеринках, танцах и друзьях, с которыми она не встречалась с шестидесятых годов, со времен фестивалей в Хейт-Эшбери. Но теперь под эту музыку рождались новые воспоминания, лучше прежних.
Отложив альбом и карандаш, она направилась к Грэму.
– Хочешь потанцевать?
Он кивнул, она села к нему на колени, и он обнял ее одной рукой, крепко прижимая к себе. Он крутил колесо кресла, а Фиби прислушивалась к ровному и сильному биению его сердца.
Его кожа была горячей, свежевыбритое лицо – гладким, от него пахло знакомым Фиби с юности одеколоном «Олд спайс», который никогда не выйдет из моды.
Он поцеловал ямочку под ее ухом и проложил дорожку поцелуев по щеке, пока не добрался до губ.
– Знал бы ты, как это приятно! – со вздохом выговорила она.
Он взял ее ладонь и прижал к своему сердцу:
– А это ты чувствуешь?
