замалчивать проблемы. Прости меня за эти годы, в которых тебе приходилось быть виноватым и несчастным. Мне стоило узнать и выслушать тебя своевременно.
— Я тогда не знал, что родители придут, — он прижимает губы к моему темечку и мы долго стоим в тишине, прежде чем он продолжит, — просто не хотел выглядеть идиотом в твоих глазах, который даже свидание не может нормально спланировать. Вот и решил сделать вид, что всё идёт по плану. Я никогда не стыдился тебя, а они с самого начала знали, какая ты: мы ведь учились вместе. Я много о тебе рассказывал, они тоже восхищались твоим умом и характером.
Дерево демонизации родителей Мика и его самого сгорает на глазах, оставляя после себя приятное тепло внутри.
Совсем скоро на его месте начнет цвести нежно-лиловая глициния с честными, больше никогда не обезображенными и злыми воспоминаниями о любви.
Стекла ненависти наконец-то трескаются, линзы рассыпаются и позволяют смотреть на вещи без всегда болезненной, обиженной призмы вечной жертвы.
— Прости меня за всё, — я поднимаю на него зареванное лицо и вижу самую родную из улыбок.
Мы ещё долго разговариваем.
Говорим о самых разных вещах, которые только могут придти в голову. Какие-то старые вопросы, обиды, сомнения. Попытки понять друг друга из прошлого. Теперь я знаю: он бы никогда не осудил меня, потому что сам всегда был человеком. Со своей болью и тяжелыми решениями.
Он не был идеальным мальчиком. Просто его жизненный сценарий заключался в желании дарить радость близким, сполна отплатить им за подаренную любовь и не огорчать их. Оставаться надежным оплотом тепла и понимания в самое тяжелое время.
Мы коснулись и Эммы.
Подумать только: я призналась ему. Рассказала в глаза о своих мыслях, нежелании рожать и о том, что подарила нашей дочери жизнь в попытке откупиться за спасение своей. Сейчас я понимаю, что это было заранее глупым и абсурдным решением, но тогда всё казалось иначе.
— Я бы не смог отплатить тебе за рождение Эммы спасением всех жизней мира, — он стоит у двери, утирая с лица мокрые следы, — ты основательно переплатила, Пирс.
— Дурак, — тепло улыбаюсь и подбегаю вернуть ему ранее накинутый на плечи блейзер, — спасибо.
— За пиджак? — он наигранно вскидывает брови, возвращаясь к нашей излюбленной гротескной игре.
— За всё, — мягко ударяю в плечо и закатываю глаза, позволяя себе вдоволь рассмеяться.
— И тебе, — он берет мою ладонь и, не переплетая пальцев, слегка сжимает её: так он вкладывает любовь.
— Стой, — судорожно вырываю руку и торопливо достаю из кармана джинс брелок с горой Монблан, словно она может куда-то пропасть. Его игривое удивление сменяется настоящим. Мик внимательно смотрит на безделушку, и только потом на меня, словно не может поверить в происходящее, — с днем рождения дочери.
— Пирс, — он качает головой, расплываясь в улыбке, принимает фигурку в руку и крепко, но бережно сжимает её, — это самый лучший из возможных подарков.
— Иди давай, — киваю головой в сторону гостиной, грубо прерывая нашу возможность проговорить здесь весь вечер, — гости уже заждались.
— А ты? — Мик отрывает взгляд от горы и с подозрением косится, — Эмме еще свечи задувать, тебя не выпустят без пробы торта. Я об этом позабочусь.
— Покурю и приду, — с усмешкой прикрываю глаза, — я не собиралась уходить.
Среда. Вечер.
Эмма уже задула свечи, счастливо восседая в центре семейного стола.
Гости громко аплодировали, дедушка утирал слёзы, Микеланджело стоял в обнимку с матерью, на ухо о чем-то болтая. Людей было столько, что затеряться в их количестве было обычным делом: никто бы точно не смог доказать твоего присутствия или отсутствия на таком обширном вечере.
Однако, я хотела находиться здесь. Мне было приятно наблюдать за Эммой, её реакциями на торт и дикой палитрой эмоций, которые ее переполняли. Я почти никого здесь не знала, но все равно не чувствовала себя чужой. В этом доме растёт моя дочь, живут самые родные и близкие люди.
Торт делала Мона: готова поставить на это все деньги мира. Если ты однажды попробуешь её ванильно-черничный бисквит, то уже никогда не сможешь воспринимать другие. В их семейных рецептах было полно волшебства: подумать только, и я всегда буду их желанным гостем на любом из праздников.
— Чёрт, — тихо ругаюсь, выронив густой сладкий крем с ложки, — нужно пойти застирать, пока пятно не превратилось в вековой жирный след.
Благо, кругом полно людей и изо стола легко можно выйти незамеченной — многие уже встали и разбрелись по гостиной, обмениваясь светскими сплетнями и любезностями разного рода. Эмма принимает ещё одну груду подарков, в нетерпении разрывает упаковки.
Поднимаюсь на второй этаж и забегаю в ванну рядом с некогда нашей спальней: есть желание зайти и посмотреть, как тут теперь, но это неправильно. Отгоняю эти мысли прочь и застирываю щедрую каплю на худи. Пустующие при нашей совместной жизни полки заставлены разными уходовыми кремами, лаками, муссами и массажными скребками. В шкафчике несколько видов цветочных парфюмов: все сладкие, с особенной медовой ноткой. Линда давно нашла свой аромат и не изменяет выбору.
— Вроде всё, — устало вздыхаю и изо всех сил выжимаю кофту. Вешаю её на электрическую сушилку, — полчаса и можно надевать.
«Схожу пока покурить, пообщаюсь с кем-нибудь на террасе. Узнаю, чего нового в мире происходит, а то так совсем зачахну в одиночестве».
Стоит мне покинуть ванну, как краем глаза я улавливаю женский силуэт в пудровом платье. Стараюсь соблюдать правила приличия и разворачиваюсь к лестнице, но спокойный, надменный тон вовремя меня останавливает.
— Мисс, — голос уверенный, но теперь в нём слышно явное презрение: значит, тогда на балконе мне не показалось, — мы можем поговорить?
Набираю полную грудь воздуха и с тоской оглядываю поворот к лестнице. Всё как в кино: мы стоим в пустынном коридоре, где никто не может нам помешать.
«В фильме ужасов она бы стала чем-то страшным и прибила меня. Хорошо, что мы не в нём».
— Да, Линда, — спокойно отвечаю, и только после этого поворачиваюсь к девушке: мне нечего бояться, она не причинит мне вреда, а я не сделала ничего плохого.
— Хочется быть откровенной и заранее сказать, что Вы мало мне интересны. Я не собираюсь учить Вас жизни, но меня правда смущает та вседозволенность, которую Вы себе разрешаете. На каком основании Вы здесь? Только не нужно сопливых рассказов о материнстве: я здесь давно, а Вас не видела ни разу. Вы считаете допустимым бросить свою дочь, мужа, а потом, словно ничего не случилось, названивать
