— Вава, ди! — Он требовательно затеребил отца за рукав.
— Боюсь, что тебе не отвертеться, — смеясь, сказала Маша. — Пончик своего добьется.
Вадим встал, подбросил визжащего от восторга сына в воздух, поймал, завертел, поставил в стойку на руки. Маша только вскрикивала.
— Да не волнуйся ты так, — успокоил ее Вадим. — Он уже очень сильный. И довольно увесистый.
— Весь в тебя.
— Ну что, Пончик, так и будешь называть меня «вава»? — спросил Вадим, прижимая к себе упругое, как мячик, тельце сына.
— Вава!
— Скажи: «Папа».
— Вава.
— Папа!
— Вава!
— Вот и поспорь с таким! Ладно, будь по-твоему. Принимаю это как промежуточный вариант. Пошли смотреть подарки.
Обед закончился. Мужчины расселись вокруг низкого столика у бассейна под цветастым зонтом. Поодаль, в тени раскидистой липы, устроились в шезлонгах Софья Николаевна и Машина мать. Они переговаривались вполголоса, чтобы не потревожить Пончика, который, намаявшись за день, мирно спал в коляске с сетчатым пологом.
Маша отправила Вадима к гостям и теперь убирала со стола. До нее доносился приглушенный говор пожилых женщин. Маша улыбнулась. Речь, конечно же, шла о внуках.
— Федечка такой милый, забавный, лапочка, — говорила Машина мать. — Я вместе с ним просто заново родилась. Даже не знала, что можно кого-то так любить. Когда Маша была маленькая, было по-другому. Я была молодая, все боялась что-то упустить. Скорее, скорее, накормить, переодеть и подкинуть соседке. А вышло так, что главное и проморгала, самый чудный возраст. Да что теперь, ушло и не вернуть.
— Да что вы, Бог с вами, — отозвалась Софья Николаевна. — У вас такая дочка замечательная. Мы с Петей очень ее любим.
— Разве ей до меня? У нее один свет в окне — Вадим. Ну и еще Федечка. А мне так, объедки.
— Но не обижают же они вас?
— Нет, конечно.
— Вот и радуйтесь. Мне ведь так и не довелось внучку понянчить. Сын как уехал по распределению в Уфу, так и осел там. Женился, дочка родилась. Они сначала по общежитиям мыкались, потом квартиру получили, маленькую, даже остановиться у них толком негде. Я пару раз к ним приезжала, потом поняла, что только стесняю. Уж не помню, когда и виделись. Открыточки только изредка пишет, чтобы знали, что все живы-здоровы. А сюда их и калачом не заманишь.
— Да-а-а, — сочувственно протянула Машина мать. — Недаром говорят, что сын как отрезанный ломоть. Деньгами хоть помогает?
— Где там! Им самим еле хватает. Да нам и не надо ничего, лишь бы их хоть изредка видеть. Полинка-то, внучка, уж барышня совсем, четырнадцать лет. Так встречу где на улице, не узнаю.
— Да, много ли нам, старикам, надо? Капельку любви и уважения.
— Зачем вы себя старите? Вы же молодая еще женщина.
— Нет, нет, нет! — замахала руками Машина мать. — У меня уже все в прошлом. Один только Федечка и остался. Так они знаете, что удумали? Отобрать его у меня. — Она заговорщически понизила голос: — Приезжает тут как-то Вадим и говорит: «Феде нужна няня». Маша, мол, очень устает и все такое. Каков?! Насилу его отговорила.
— Так он просто заботливый. Решил облегчить вам жизнь.
— А я его просила? — воскликнула Машина мать и, испуганно оглянувшись на коляску, возбужденно зашептала: — Как вы не понимаете? Он не успокоится, пока не выживет меня отсюда. Я поэтому и дом в деревне не продаю.
Маша подхватила стопку тарелок и торопливо пошла к дому. Она уже жалела, что стала прислушиваться к их разговору. На глазах закипали слезы обиды. Маша больно закусила губку, чтобы прогнать их, упрятать подальше. Эх, мама, мама! И чего тебе не хватает? Воистину, какой бы ни был зять, хоть золотой, а все теще не в масть.
Через минуту она появилась в дверях с большим подносом, уставленным бутылками и бокалами. Вадим, завидев ее еще издали, вскочил и бросился навстречу.
— Почему меня не позвала? — спросил он, отбирая поднос. — Тебе совсем ни к чему такие тяжести носить.
Маша благодарно улыбнулась ему и, приподнявшись на цыпочки, осторожно чмокнула прямо в теплую ямочку на подбородке. Под его любящим взглядом злые, несправедливые слова матери, занозой впившиеся в сердце, съежились и растаяли без следа.
Вадим поставил поднос на столик и придвинул Машино кресло поближе к своему.
— Посиди с нами, хозяюшка, разбавь мужскую компанию, — попросил Сидоркин, попыхивая сигаретой. — А то все порхаешь да порхаешь.
— Что вам налить? — Маша опустилась в кресло и тут же почувствовала, как рука Вадима скользнула ей на талию.
— Мне хватит, — сказал Сидоркин, косясь на запотевшую бутылку водки. — Я за рулем.
— Не смущайтесь, Федор Иванович, — отозвался Вадим. — Я вас отвезу.
— И то дело, — с облегчением выдохнул Сидоркин. — Грех еще разок не выпить за здоровье тезки.
— А мне, Машенька, минеральной. Сердце, — пояснил Петр Алексеевич.
— Беспокоит? — спросила Маша, разливая напитки.
— Да не то чтобы… Забыл почти, но расслабляться рано.
— За Федора-младшего, — торжественно провозгласил Сидоркин. — Ишь как время-то летит. Год уже парню. Богатырь!
Он ловко опрокинул стопку и кинул следом щепоть орешков.
— Хорошо ты тут все устроил, Вадим Петрович, — сказал он, широким жестом охватив дом, цветник, аккуратно подстриженную лужайку. — Вкусно, прямо жить да жить! Только бассейн этот ваш надо оградой обнести, а то Федька, не дай Бог, сковырнется.
— Я уже заказал, — ответил Вадим, потягивая тоник через соломинку. — На той неделе должны поставить. Пончик уже бегает везде, не уследить.
— Пончик! — хохотнул Сидоркин. — Смешное прозвище.
— Маша придумала.
— Ему подходит.
— Как ты тут справляешься, девочка? — спросил Петр Иванович.
— Справляюсь. Готовить кое-как научилась.
— Ничего себе кое-как! — воскликнул Вадим.
— Да ладно тебе, льстец, — смущенно отмахнулась Маша. — Раз в неделю девочки приходят, помогают убирать. Степанов брат за садом смотрит. Ничего.
— Я ей предлагал нанять кого-нибудь всерьез, — вставил Вадим. — Отказывается наотрез.
— Да не привыкла я. Как-то неловко все время.
— Вот это правильно! — бухнул Сидоркин, топорща усы.
— Почему же правильно? — прищурился на него Вадим.
— Потому что ты получаешься как бы эксплуататор, — ответил Сидоркин, опрокинув еще одну рюмку.
— Эксплуататором я был бы, если бы не платил, а я плачу, и щедро. Любое дело, если оно соразмерно оплачено, не эксплуатация, а труд.
— Все равно, — решительно возразил Сидоркин. — Они работают, а ты сидишь, как фон-барон какой-то.
Тут Маша так звонко и заразительно рассмеялась, что все невольно улыбнулись.
— Это он сидит? — проговорила она, пересиливая смех и вытирая слезы. — Да он дома почти не бывает, все время на работе.
