— Благодарствуйте. А теперь мы точно меняем тему, лады? Что нового на половом фронте?
— Сплошняком дуры. Знаешь, а ты меня переплюнула, должен сказать.
— Да, мой милый Тим. Вот стану богатой и знаменитой, и ты, спорить могу, будешь торговать моими секс-историями, без зазрения совести распихивать их во все бульварные листки, так ведь?
— Разумеется. Ты ж меня знаешь.
— Так и быть, я согласна на 50 % при условии, что ты не выставишь меня в них идиоткой.
— Об этом не тревожься, я не буду им признаваться, как ты измазала всю мою постельку. Так что все тайны твоего «намокания» дальше меня не пойдут.
— Ах ты дрянь такая! Это не я, а кто-то еще из твоих подружек. Та, которая была после меня.
— Да черт с ней! Как насчет того, чтобы встретиться на той недельке?
— Если ты все время не будешь пялиться на мою задницу, дорогуша, я всегда готова.
Жаль, что мы с Тимом не подходим друг к другу, а вообще-то он парень ничего, какая-нибудь баба будет с ним счастлива.
В особенности если он и ее будет ублажать согласно ежедневному графику.
22 июля, пятница
Сегодня утром позвонила Фиона — сказать, что есть клиент, который не против, чтобы за ним понаблюдали. Так что сегодня днем я выбралась в Сити по указанному ею адресу. Волновалась жутко.
Но все оказалось совсем не так, как мне думалось.
Вместо того чтобы прибыть в мрачный замок по типу лондонского Тауэра, я звонила по домофону у дверей обычного многоквартирного дома. И это обстоятельство чуточку успокоило меня.
Отворила мне Фиона и провела в неприметную квартиру, расположенную в двух уровнях с внутренней лестницей. На втором уровне располагались гостиная, кухня, две спальни и кабинет, а вот на первом — несколько комнат было отведено исключительно для разнообразных сексуальных забав.
Помещение, напоминавшее застенки, где работала Фиона, было выдержано в темных цветах: по стенам — зеркала, а целую стену занимали орудия пыток — все, что только можно себе вообразить: хлысты, плетки, цепи, кандалы и так далее. Мне до этого никогда не приходилось видеть сразу столько всего, я стояла и глазела как дурочка на все это богатство, причем добрая половина его состояла из вещиц, предназначение которых мне было неизвестно.
Пока я стояла и глазела, в комнате откуда-то возник парень лет тридцати пяти с неподдающейся описанию внешностью. Позже Фиона сообщила мне, что он трудится в области информационных технологий. Мне парень показался совершенно «нормальным» и был весьма вежлив в общении.
За допуск до созерцания действа он потребовал, чтобы и я «выглядела соответствующим образом», иначе, мол, своим присутствием сведу на нет весь колорит. Я без особого энтузиазма согласилась напялить на себя резиновое платье, а на ноги — церемонно врученные мне в подарок туфли на двадцатисантиметровых — никак не меньше — каблуках-шпильках. Меня от такого подарка воротило — я вообще не принадлежу к числу тех, кто принимает от незнакомых мужчин деньги и дары — уж очень это смахивает на проституцию.
Влезть в платье оказалось непросто. Оно было не только в облипку, а вдобавок запиралось молнией от груди до бедер, довольно тугой. Платье было рассчитано на особ с грудью как у двенадцатилетних девиц, так что мои роскошные буфера вываливались, грозя разодрать молнию. В конце концов мне все же удалось их впихнуть в это облачение, служившее, как заверила меня Фиона, эталоном высшего шика в мире садомазо.
После этого мне предстояло застегнуть пять штук пряжек по всему платью сверху донизу. Впрочем, не подумайте, что платье это было макси, — отнюдь, оно едва прикрывало мне задницу. Я была безумно рада, что догадалась надеть колготки.
И вот я стою посреди комнаты, едва дыша от стискивающего бюст резинового одеяния, пытаясь удержаться на высоченных шпильках. Пошатнувшись, я повернулась взглянуть на себя в зеркало.
Увиденное впечатлило меня.
До сих пор я не понимала, отчего народ так склонен фетишизировать резину. Я лично считала это извращением — ну как можно возбуждаться только от вида материала? Ребята, опомнитесь — это всего лишь одежда, бог ты мой!
Но сейчас я поняла эту публику. В резине я приобрела ВИД. Резина обтекала каждую линию, каждый изгиб моего тела. Она была как корсет, подчеркивавший все его достоинства, собирая их воедино. Мой бюст представал взорам во всем великолепии — теперь мои груди были самыми упругими, самыми красивыми и округлыми в мире. Резина не позабыла и о моей заднице — сейчас это были два великолепных, аппетитных, сваренных вкрутую яйца в черной блестящей вакуумной упаковке. Мое тело уподобилось двум камерам песочных часов, став эротичным, изящным, сверкающим. В нем я почувствовала себя совратительницей, и это доставляло мне удовольствие.
Вряд ли есть смысл говорить, что мне ничуть не хотелось идти в «камеру пыток», но тут появилась Фиона, объявив, что действо начинается.
Подруга с пеной у рта убеждала меня, что я ни чем участвовать не буду, однако мне все равно было не по себе. Весь кайф от созерцания себя в садомазо облачении вмиг улетучился, стоило мне покинуть комнату, где я переодевалась.
Я смотрела, как Фиона уложила своего подопечного на носилки и пристегнула его к ним ремнями. Ноги и руки парня были связаны веревками и скованы цепями. Ладно, бог с вами, подумала я, пока что ничего страшного. Такое я еще способна вынести.
И когда Фиона стала награждать его шлепками, это было еще куда ни шло — все-таки приятно, черт возьми, иногда сознавать себя человеком широких взглядов.
Однако когда Фиона связала веревкой мошонку своего пациента, а потом протянула веревку через особый шкив и стала натягивать ее, тут уж душа моя не вынесла.
Я видела, что человек испытывает боль — еще бы: тебя за мошонку тащат вверх и еще тормозят. Яйца приобретали ярко-фиолетовый оттенок. На меня стала накатывать дурнота при виде его перекошенной от боли физиономии, а тут он еще и застонал.
Вместо того чтобы развязать сковывавшую яйца веревку, Фиона стала осыпать его ругательствами.
Когда это не возымело должного эффекта, она стала плевать ему в рот. Именно плевать. Не скупясь на слюну. Прямо в рот.
А тот парень только улыбался и проглатывал плевки своей истязательницы. Фиона решила похвалить его, потом ткнула ему в рот горящую сигарету, будто в пепельницу.
Тут я решила отвалить. Боль — ладно, бог с ним, но истязание, оскорбление действием — нет уж, увольте.
И все-таки я каким-то образом осталась — вероятно, сыграло роль прирожденное любопытство, взявшее верх над добротой.
