Да и вообще — есть ли она, совесть? К большинству людей в настоящее время этот вопрос не имеет никакого отношения, а поэтому и Валерка специально над ним раньше не думал — не было повода. Теперь пришла пора поразмышлять на эту тему.
Что это такое — муки совести? Раньше он искренне не представлял этого, даже не мог припомнить, чтобы она донимала его хоть раз в жизни.
Очевидно, потому, что он раньше ничего необратимого не совершал. Пусть и делал какие-то пакости, но, значит, они на поверку не принесли настоящего, зримого отрицательного результата для людей. Иначе он бы давно узнал, что такое совесть. Оступившихся она мучает всегда, и от склада человека, от его воли ничего не зависит. Муки совести так же реальны, как муки человека с ампутированной ногой. По силе они не меньше, и от них так же не отвертишься. И как бы глубоко человек ни пал, каким бы себя ни изображал — эти муки будут. Их существование — такой же объективный духовный закон, как закон всемирного тяготения в физике.
Хотя однажды, довольно давно, отец в шутку заметил, что обдумал проблему совести на основе логики, с помощью трезвого и научно-реалистического взгляда. И пришел к такому выводу: девяносто процентов, даже, возможно, девяносто девять, что такого понятия объективно нет, но все-таки один процент за то, что она существует.
Существует… Ведь деваться от ее тяжести Валерке стало некуда, приходилось тянуть ее на себе дальше и иногда видеть во сне Женьку: красивую, гордую, но такую послушную ему и безвольную рядом с ним…
Снился порой и друг Арам — романтик и наивняк, не понимающий многих нюансов и подробностей жизни. Странным образом привязался Валерий к этому дурачку… Словно Арам притягивал к себе своей простотой и добродушием, бесхитростностью и открытостью.
Валерий мучился, отчаянно завидовал его наивности и терзался собственной неполноценностью. Ему требовалось любой ценой вырваться вперед и доказать свою силу и необычайность. Иначе жизнь теряла для него всякий смысл.
«А о чем ты думал тогда, в парке, друг дорогой? — спрашивал он себя. — Ты только и думал о своей шкуре! Испугался, выученик дяди Бори? Затрясся за свою жизнь, задрожал за нее… Ну и что? Все за нее трясутся и дрожат. Что в этом противоестественного? Но Женька и Арам…» До этого у Валерия не возникало ответственности за чьи-нибудь судьбы, разве что за свою собственную. А вот сейчас родилось чувство долга, незнакомое прежде. Друзья… Какое хорошее слово!.. Просто отличное… Зачем Валерка согласился на сомнительное предложение в парке? Его что, убили бы за отказ?
И почему бы этой дуре с ее разбогатевшим, высоко зарвавшимся папой не влюбиться в Айрапетова? Такой видный, обаятельный, умный парень… И ее обожал без памяти. Так нет, подавай ей Панина…
С той истории в парке все и началось… Валерий скрывал ее от всех.
И сам усердно старался очаровать Женьку, понравиться ей, пленить ее непостоянное сердце. И пленил.
Зато его просто бесили Женькины обязательно розовые или лиловые лифчики. Он ненавидел эти цвета и считал их чудовищной безвкусицей. Смешная Женька… Такая забавная и тихая в постели…
Он сидел во дворе, возле детских качелей. Опаздывал на очередное свидание с Евгенией. Ничего, подождет… Неслышно приковылял дядя Боря.
— С девками озоруешь, парень?
Валерий поднял голову:
— Привет! Давно не видались…
— Надобности не было… А я все о тебе знаю. Хороша! — Дядя Боря закурил, закрываясь от ветра. — Богатенькая девица… Наследница! Приданое получит о-го-го! А деньги нашел?
— Какие еще деньги? — не сразу понял Валерий.
Дядя Боря наклонился к нему. Бесцветные глазки заморгали быстро-быстро, как-то предостерегающе.
— Ты, парень, больше никуда не езди. Дело тебе говорю! Иначе напорешься на большие неприятности.
— Да я уже думать об этом забыл!
— Вот и славно, — пробормотал дядя Боря. — Ты знаешь, кто такой хороший человек? Это тот, о котором думать нечего, а которого надобно или слушаться, или ненавидеть. — И ушлепал в темноту.
Поскольку мать уходила довольно часто, Валерий ухитрялся нагло приводить девиц к себе. Однажды соседка встретила его с Женей возле дверей квартиры и игриво погрозила пальцем. Но матери наябедничала тотчас. Все вокруг — сплошные доносчики… Воспитанные еще великим вождем всех народов.
— С кем это видела тебя сегодня Анна Николаевна? Кто к тебе приходил? — поинтересовалась вечером Галина Викторовна, любопытная, как все женщины без исключения.
— Ты ее не знаешь, — уклонился от ответа Валерий.
— Но могла бы и узнать, — вполне логично заметила мать.
— Нет, это ни к чему, — хмуро заявил Валерий. — Девушки приходят и уходят! Со всеми не перезнакомишься.
— Смотри-ка, какой опытный! — восхитилась и удивилась мать.
Женька сначала жутко стеснялась приходить к Валерию. Тем более днем. Смущалась, робела… Совсем не похожая на обычную Женьку с надменно вздернутым носом. Валерий посмеивался втихомолку.
Когда он первый раз пригласил ее к себе, она ни о чем таком не подумала, пошла совершенно спокойно. Чай пить. Только вместо чая обнаружила в комнате роскошно сервированный стол с вином.
— Это… что? — изумленно пробормотала Женька. — Прямо дипломатический прием…
— Да ладно! — махнул рукой Валерий. — Какой там еще прием! Ты что, бывала на них?
Женя покачала головой.
— Ну а если нет, зачем тогда сравнивать? Все равно не знаешь!
Валерий преследовал одну тайную цель: напоить, обласкать и соблазнить. Чего и добился запросто, в два счета.
Женька не особенно сопротивлялась, лишь растерянно поправляла на себе непрерывно бретельки лифчика, не давая его снять.
— Нет, так не пойдет! — решительно заявил Панин. — Хочу видеть тебя всю! Всю твою красоту! И вообще, запомни для начала, необразованная: здесь у тебя одно из самых сладких местечек! — Он выразительно коснулся ее груди.
Женька покраснела.
— И даже не для меня! А для тебя самой. Сечешь? А у тебя вообще кто-нибудь уже был?
Она робко кивнула.
Видно, такой же, как она, дурачок, вроде Арама, иронично подумал Валерий. И приступил к решительным действиям… Дальше дело пошло легче. Только Женька очень боялась забеременеть.
— Меня папа тогда убьет! — шептала она.
— Да ладно, не убьет! — отмахивался Валерий. — Это все так говорят для красного словца. Не бойся, я буду очень осторожным.
И был. Он тоже не нуждался в лишних неприятностях и осложнениях в виде незаконнорожденных детей.
Ему мучительно хотелось рассказать кому-нибудь правду, и не ради совета, а чтобы излить душу. Она без слов иногда задыхается. А иногда и от слов тоже. Ему было бесконечно жалко Женьку. Она пострадала сильнее всех и вообще без вины виноватая. А может, признаться ей во всем? Выложить всю подноготную как на духу? Это тяжко, сложно, мучительно — признаваться в содеянном, но ложь еще ужаснее просто сама по себе. Страшнее лжи, наверное, лишь предательство, но они ведь двоюродные брат с сестрой. А Панин сейчас вконец запутался, и другого выхода, кроме раскаяния и откровенного признания, у него нет. Но кому она нужна, эта правда?..
