- Ксюша, золотце… Так рада, что ты пришла. Ты же хочешь со мной поговорить, не так ли?
Первым порывом было сказать «Нет, не так». И плевать, что в этот раз Улитка правильно сформулировала вопрос. Ну, почти правильно. Это маленькое коварное уточнение в конце, да ещё заданное таким уверенным тоном просто провоцировало собеседника на отрицательный ответ. И это в лучшем случае.
Вот только сегодня у меня не было желания идти по проторенной дорожке. И вместо того, что бы уже привычно ответить что-то едкое и язвительное, я согласно вздохнула и уселась на предложенный мне стул.
Чтобы уже оттуда, закинув ногу на ногу с минуту молча рассматривать нашего штатного педагога-психолога. И ляпнуть первое, что пришло в голову:
- И как оно? Стоило всего этого?
- Прости? – Инесса Борисовна приспустила очки с носа, глядя на меня поверх них. И деланно пожала плечами, возвращаясь к изучению какого-то текста на экране монитора персонального компьютера. – У тебя ведь проблемы, Ксюш, не так ли?
- У меня? – я озадаченно моргнула и тихо хохотнула, покачав головой. – Нет, Инесса Борисовна. У меня никаких проблем нет. Ни в личной, ни в публичной жизни, ни на любимой работе. Мне просто чисто по-человечески интересно… Оно. Того. Стоило?!
Меня снова удостоили нечитаемым взглядом. И разглядывали с отстранённым интересом целых пять мину. Медленно поднявшись, Медкова неторопливо дошла до двери, закрыв её на замок, так же неспешно вернулась обратно за свой стол.
И сухо, почти без единой нотки удивления протянула, прикусив дужку очков:
- Догадалась. А ведь ещё великий Грибоедов, Ксюша, завещал, что от ума не бывает ничего хорошего, - на губах Инессы Борисовны появилась циничная, неприятная ухмылка. - От такого пытливого – тем более.
Этот насмешливый, снисходительный тон прошёлся наждачкой по моим несчастным нервам. Сжав пальцы в кулаки, я не удержалась и зло выплюнула:
- Как вы могли?!
- Как я могла? – задумчиво переспросила эта женщина, продолжая покусывать дужку несчастных очков. А потом тихо хмыкнула, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. – Даже не знаю… Может, потому что я хочу жить, а не выживать на подачки государства? Или потому что за столько лет практики наелась этого дерьма выше крыши? Выбирай, что тебе больше по душе.
- Но это же… Это ведь…
- Дети? – и снова на меня посмотрели абсолютно равнодушным, пустым взглядом. Так, что я невольно поёжилась от холодка, ползущего по коже. – Твоя вера в людей меня забавляет. С определённой точки зрения. И ты можешь привести мне много, очень много аргументов, Ксюша, но… - небрежный щелчок пальцев прозвучал оглушительным выстрелом в повисшей между нами тишине. – Ты как была наивной дурой, так и останешься ею. Они – не дети. Они – звери. Мелкие, наглые щенки, что только и умеют жрать и гадить. Знаешь, что они делают, когда выходят из детдома? Прожирают все свои бабки, а потом бегут обратно. Потому что не умеют жить в обществе, потому что искренне считают, что им всё должны.
Дёрнув ящик стола, Медкова вытащила оттуда початую пачку сигарет. Подойдя к распахнутому настежь окну, она щёлкнула зажигалкой, прикуривая, и медленно выдохнула через нос струю дыма. Чтобы стряхнув пепел точным движением длинных, паучьих пальцев хмыкнуть:
- Ой, они такие бедные… Такие несчастные… Ой, а давайте им поможем! Давайте, а? – в её тоне слышалось отчётливое презрение и неприязнь. – Я тоже была такой… Сердобольной, когда после института устроилась в детдом. А эти… «Дети»… У них чуйка на слабость, они знают на что давить и как себя вести, чтобы выжать из тебя всё, что можно. Они как паразиты, как пиявки. Да и похер бы, если б они это ценили… Но нет. Они. Это. Не ценят. Так с хрена ли я должна ценить их убогие жизни, м? Не подскажешь, Ксюш? С хрена ли я должна ценить тех, кто не может даже банальное «спасибо» сказать? Кто принимает всё, как должное? М?
Тихий, скрипучий смешок заставил меня вздрогнуть. А Медкова тем временем с наслаждением затянулась и качнула головой:
- Так что, засунь свои проповеди на тему «Это ж дети» куда подальше, солнышко. Мне уже года так три точно похер, сколько им лет. Всё равно их жизни черта не стоит. Да и закончат они так же, как их долбанутые родители… Генетику ведь не обманешь, Ксюш. Как ни старайся, ага.
Она говорила что-то ещё, снисходительно и зло шутила. А я молча сидела и слушала все эти нелепые откровения. Попутно давя в себе желание, схватить стоящую на столе керамическую вазу и со всей дури врезать ей по затылку. Размозжить ей голову, пробить череп и заставить её, наконец-то, замолчать. Подавиться собственными злыми словами и циничными взглядами на жизнь. Потому что…
Потому что это были дети. И плевать, готовы они к жизни или нет, плевать, насколько они тебе благодарны. Это, мать твою дети! И твой задача, как педагога, как психолога – подготовить их, научить их принимать собственные решения, помочь им найти общий язык с окружающим миром. Твоя…
Я мотнула головой, стиснув зубы. Нет, наша. Наша задача научить этих волчат доверять, научить их быть людьми. Иначе, зачем это всё?
Засунув руку в карман джинсового жилета, я нащупала лежащий там телефон. И сжала его в ладони, остро пожалев о том, что мне мозгов не хватило догадаться включить диктофон до того, как я зашла в этот кабинет. Конечно, я понимала, что ничего такого госпожа Медкова не сказала. Более того.
Весь её монолог можно свести к банальному признанию, что да, она устала. Устала от этой работы, выгорела на ней. Но это ведь не мешает ей исполнять её должностные обязанности, не так ли? А то, что вы там себе надумали, Ксения Игоревна…
Так надо меньше всяких сериалов на ночь смотреть и детективов читать, ага. А не наговаривать тут на уважаемого человека, отличного работника и дальше по длинному списку фальшивых достоинств и липовых наград. Хотя…
Эта дикая мысль явно заслуживала номинации на премию Дарвина, как самая нелепая попытка самоубийства в истории. Но бурливший в крови страх, пополам с адреналином и желанием кому-то что-то доказать оказались сильнее пресловутого голоса разума, вопившего ёмкое и почти цензурное «Идиотка!» где-то на задворках сознания.
И я выпалила, подавшись вперёд:
- Ну ты и… - проглотив нецензурный комментарий так и рвавшийся с языка, я вздохнула и уже куда спокойнее закончила мысль. – Ну ты и тварь, Инесса Борисовна, да простят меня светила педагогики. Даже клейма ставить негде, как оказалось. Но мне прям даже интересно… Ты так свободно мне всё рассказываешь, мыслями своими делишься… А не боишься, что я все твои откровения записываю, а? Современные гаджеты такая интересная вещь… В них приложения есть на все случаи жизни. Буквально.
- На случай внезапной смерти тоже?
Вопрос прозвучал, вроде бы, в шутку. Вот только шутка была не смешная и больше смахивала на откровенную издёвку. А сама женщина спокойно закрыла окно, повернув в замке-блокераторе ключ и неторопливо убрав его в карман. После чего она поправила манжеты своего неизменного и повернулась ко мне, сцепив руки в замок:
- Впрочем, это лирика, Ксюша. И ты, конечно, могла сделать сколько угодно таких записей, да. Только вот есть две крохотных детали, которые ты, моя хорошая, упустила из виду, не так ли?
- Например? – я бросила косой взгляд на дверь, прикидывая, сколько времени мне понадобиться, чтобы выбраться из этого кабинета. Единственной проблемой мог стать второй замок, за каким-то чёртом врезанный в хлипкую дверь из оргалита.
Я нервно улыбнулась. Осталось всего ничего, успеть до того, как хозяйка сего кабинета успеет сделать хоть что-нибудь.
- Например? – вкрадчиво переспросила Медкова. И я поняла, что отвлёкшись на собственный план отступления, как-то упустила тот момент, когда эта женщина оказалась за моей спиной. Только вздрогнула, почувствовав чужие руки на своих плечах. – Что ж… Первое, я не сказала ровным счётом ничего такого, что можно было бы назвать признанием. Я всего лишь сказала то, что думаю и то, что накипело. Некрасиво, да… Но совершенно не криминально. А второе…
