выделывают здесь. Я, честно, не собираюсь подглядывать. Обнимаю себя за живот, морщусь в приступе отвращения и отворачиваюсь, чтобы глаза мои не видели эту иллюстрацию Содома и Гоморры.
Почему-то не могу вспомнить, как дышать. В сердце будто пуля застряла. А опухшие глаза, к которым невозможно дотронуться (я интенсивно терла их руками и бумажными полотенцами), вновь наполняются слезами.
Непроизвольно оборачиваюсь через плечо и стискиваю кулаки.
Мне должно быть все равно.
Мне должно быть плевать.
Я оттолкнула Антона.
Я не хочу его.
Я презираю его.
И себя презираю за то, что проиграла ему.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ТАША
— Детка, ты уверена? — мама тщетно камуфлирует взволнованность за несмелой улыбкой.
Я перекладываю телефон в другую руку и, подбив под себя подушку, переворачиваюсь на живот.
— Ничего не получается, мам, — вздыхаю я.
— Что ты имеешь в виду? — ей надоедает морщить глаза от ослепительного марокканского солнца, и она надевает солнцезащитные очки.
— Нас с Антоном.
Кривить душой нет смысла.
Я вижу, как беглая улыбка на ее лице стремительно гаснет.
— Что произошло? — мама отставляет чашку с кофе в сторону и удобнее устраивается за столиком в кафе, приготовившись к откровенному разговору по душам.
Подробности ей знать ни к чему. Определенно…
Вяло веду плечом и устремляю взор вниз. Я себя знаю. Еще немного удержу зрительный контакт — и все выпалю, как на ладони.
— Ну, мам… — я нерешительно запинаюсь, уже рассматривая потолок спальни. — Как-то все в раз.
— Что-то ты темнишь. Выкладывай, Таш. Мне-то можешь рассказать. Я твоя мама.
Я мысленно закатываю глаза. О, мамуля, святая ты наивность.
Именно поэтому я ничегошеньки ей не поведаю — статус моей матери запрещает мне распространяться о произошедшем в ее отсутствие. Вторая причина — их брак с Аркадием Валерьевичем. Третья — мамина впечатлительность. В общей сложности этого достаточно, чтобы табуировать навеки вечные тему моей тайны, связанной со сводным братом.
— Я хочу в Барселону, мам. Я скучаю по Адриану, — на его имени мой голос срывается на шепот. О нашем расставании она тоже не в курсе. Боже, я чувствую себя крайне погано из-за того, что ввожу ее в заблуждение.
— Солнышко, мы же хотели пригласить его к нам!
— У него не получается, — очередной обман. Сундук, в котором хранится ложь, ломится от переизбытка содержимого. — К тому же мне поступило предложение поработать с крутым профессором до начала семестра. Я бы многому у него научилась и провела это время с пользой!
Вранье, вранье, вранье.
Почему я не остановилась на том, что просто хочу уехать из России?
В расстроенных чувствах мама горько кивает.
— Хорошо, Ташуль. Если тебе так угодно… — бормочет печально. — Слушай, не хочешь перед Испанией прилететь сюда?
В Марокко? Я даже не думала об этом.
Пожевывая нижнюю губу, размышляю над идеей.
— Я не хочу мешать тебе и Аркадию Валерьевичу.
Мама энергично отмахивается.
— Он будет только рад, если ты навестишь нас! Аркаша переживает, что не уделяет мне достаточно времени. Думает, будто я тоскую в одиночестве. Но разве это реально? Находясь в таком колоритном месте, испытывать скуку?! Ташулька, все! Прилетай! Исследуем Рабат вдоль и поперек!
Черт возьми, почему бы и нет?
Повидаюсь с мамой напоследок.
— Оке-ей, — демонстрирую ей крошечную, но искреннюю улыбку. — Уговорила.
— Прекрасно! Бронирую билет!
АНТОН
Выдался на редкость хреновый день. Не в радость самому себе сознаваться, что после тотального разлада с Ибрагимовой каждый день наводит грусть. С момента, как я разлепляю глаза и тащу свой зад на рутинную утреннюю пробежку, и до минуты, когда меня рубит буквально на ходу, потому что я только и делаю что насилую свое тело в тренажерке, а после на тренировках с командой, чтобы ничего не чувствовать ниже подбородка, особенно — этой штукой под названием сердце.
За минувшие дни дома появлялся лишь раз. Каюсь, надрался с мужиками в клубе и привез оттуда за каким-то хером двух телок. Ну, выебал их, разумеется. И это увидела Таша, по непонятной причине выпершаяся гулять ночью в сад. Заебись, что еще сказать. Если лажать, то только в стиле Антона Куркова.
Вроде и плевать должно быть, но дерет меня что-то изнутри в режиме нон-стоп, бляха. Скребется, воет, мечется реактивной торпедой. Что это? Вина? С хуя ли? Я ничего ей не должен. Как и она — мне, само собой.
Хотя коробит, что от недотраха страдаю в итоге я.
Я подыхаю от желания, думаю о ней двадцать четыре на семь, а причине моих страданий на все по барабану.
Да, да. Я наломал дров. Подпортил девчонке жизнь. Понимаю, потрясающим сексом грехи не искупить. Что ж, я мог бы попытаться, но принцесска встала в позу, и ни в какую не идет на компромисс.
По-другому я с женщинами не умею. Вижу, хочу, беру. Во всем остальном — каких-то промежутках между пунктами — смысла не вижу.
Эгоцентрик до мозга костей. Так, кажется, говорила Таша.
Что есть, то есть. Получите и распишитесь.
Кому я такой — с изъянами — нужен? Даже матери родной, которая забыла о наличии сына, получив от моего отца компенсацию после развода. Больше двух лет прошло с тех пор, как мы созванивались в последний раз.
Небо затянуто сплошной свинцовой тучей, ледяные капли дождя барабанной дробью отскакивают от каучукового покрытия баскетбольной площадки. Мерно отбиваю на месте мяч, встряхиваю с волос влагу, смешавшуюся с каплями пота.
Какого хрена все разом навалилось? Черепушка трещит по швам от изобилия всякой чуши: типа размышлений о чувствах, прошлом, настоящем и будущем. О Таше, разумеется. Штормит от нее бешено. Даже когда рядом нет, я ощущаю ее присутствие. Словно призраком
