телефон.
— Ты приехала.
— Да, малыш. У вас же тут вечеринка…
Она выдавливает из себя улыбку для сына и играет в беззаботность. Мне ее жаль, хочется обнять, прижать, поддержать и дать выплакаться, но она не готова.
Подходит к нашему столу, окидывает его взглядом.
Шепчет мне на ухо:
— Если честно, есть не хочется…
— Мясо очень вкусное. Попробуй хотя бы.
Сдается со вздохом.
Съедает три кусочка (я считаю), а еще перец и несколько баклажановых слайсов.
Тим рассказывает ей обо всем, что мы сделали за день. Агата выражает восторг. Дальше мы, как и планировали, жарим зефир и печем картофель.
Ложимся на надувной матрас и смотрим на звезды.
Тим — между нами, взявшись за руки. Я — не великий астроном, но стараюсь угадать названия звезд и созвездий, тыча в небо пальцем. Тимур принимает «экзамен», сообщая, угадал или нет.
Я знаю, что Агата позволяет все это, только потому что дико устала. Жизнь ее помотала. Но все равно благодарен.
Она идет укладывать сына, а я пока убираю остатки роскошной жизни.
Мы купили два спальника. Эта мысль не дает покоя. Я могу поспать и в машине, не проблема, но хочется…
— Он уснул, — Агата выбирается из палатки и подходит ко мне.
Ближе, чем позволяла себе в любой другой день.
Хочешь греться об меня? Грейся. Я поделюсь. Я с тобой все разделю.
Проверяю ее готовность к прикосновениям, точно как с окапи. Тянусь рукой и торможу. Она не делает шаг назад. Тянусь еще.
Глажу ее щеку, Агата закрывает глаза и сглатывает.
Тишину летней ночи разрезают своим треском только цикады. Я не слышу ни наших дыханий, ни ее мыслей.
Только улавливаю, как по щеке скатывается слезинка.
Наглею сильнее.
Сжимаю ее в объятьях, утыкаюсь носом в висок.
Дышу, как сумасшедший, на разрыв легких.
— Плачь, все хорошо.
Разрешаю, а потом впитываю тихие слезы. Без истерик и надрыва. Она теперь мама, она не имеет права сильно убиваться.
Агата быстро успокаивается, легонько отталкивает меня и шепчет:
— Прости…
— Все хорошо. Я тобой горжусь, Агата, ты очень сильная.
Бывшая жена долго смотрит на меня, а потом глаза снова наполняются слезами. Их причина уже во мне. Им Агата пролиться не дает. Вздергивает подбородок и смахивает.
Она сильная, потому что такой ее сделала жизнь. И я.
— Тебе чем-то помочь? — спрашивает, а я мотаю головой.
Складываю столик, стулья, несу к багажнику, чтобы за ночь не отсырели. Утром здесь же и позавтракаем. После рыбалки, конечно.
— Мы с Тимом договорились встать в пять.
Сообщаю Агате, а она в ответ закатывает глаза, улыбается опять.
— Боюсь, Тимурка не встанет так рано. Он ужасный соня…
Не спорю с бывшей женой, ей лучше знать. Но если встанет — пойдем, конечно.
— Ты можешь ложиться в палатке, Агата, а я в машине устроюсь…
Киваю на внедорожник, а потом ловлю такой же удивленный, как у Тимурки взгляд.
— Я могу лечь с Тимуркой. Мне не сложно…
— Зачем его будить? Я не сахарный.
Совершенно серьезно готов пожертвовать собой. В конце концов, машина у меня явно рассчитана не на Дюймовочку, уж как-то помещусь. Но вижу, что Агата колеблется. Закусывает губу, обнимает себя руками. Смотрит в сторону.
— Мы можем лечь вместе, — произносит голосом, похожим на хрусталь. Очень тонкий. Покрытый трещинами. Я сглатываю сухость в горле. — Если ты пообещаешь мне, что не будешь…
Она даже не договаривает, я уже киваю. Дурею от мысли, что почувствую ее тело. Окутает запахом. Засну под дыхание.
Скулы сводит, как хочу.
— Хорошо, тогда…
Я даже через темноту вижу, как ярко покраснела. Девочка моя. Я тоже по тебе скучаю.
Она немного суетится. Видно, что не знает, куда себя деть. Подходит к потухшему костру, спрашивает, нужно ли сдуть матрас, не водятся ли здесь змеи и покормили ли окапи. Я на каждый из вопросов терпеливо отвечаю. А у входа в палатку ловлю. Заключаю в объятьях со спины. Прижимаюсь к волосам.
— Спасибо, Агат.
— За что? — Голос снова звенит хрусталем.
— Что учишься доверять. После всего.
Она напрягается всем телом. Выдыхает. Вместо ответа — кивок. Ныряет внутрь. Я следом.
Мы молча устраиваемся в одном на двоих мешке. Делаем это так, чтобы не разбудить сына. Разговариваем глазами. Куда руки. Куда ноги. Как бы ни старались, удобнее всего в обнимку.
Я через одежду чувствую возрастающую и затихающую дрожь.
Когда мы определяемся с позой, я тянусь губами к тонкой шее. Касаюсь ее. Втягиваю кожу. Дрожь становится сильнее.
— Игорь… — Агата выдыхает тихо. Я знаю, что больше просит, чем настаивает.
— Я чуть-чуть.
Нахожу ключицу. Прижимаюсь к яремной ямке. Она запрокидывает голову, целую шею. Прикусываю подбородок и голодно сжимаю бедро.
Еле-еле отрываюсь. Прижимаюсь лбом к ее лбу и смотрю в глаза.
Мы вдвоем дышим, как марафонцы.
— Я тебя все равно верну, Агата.
В ответ на мою угрозу в ней вспыхивает протест. Но быстро гаснет.
Она обмякает, как будто сдается. Не по своей воле. Просто слишком устала.
Обнимает меня. Утыкается в шею и делает такой же громкий вдох, как рядом с ней это делаю я.
— Давай завтра, Игорь. Дай мне как-то пережить этот бесконечный день
Агата
Я просыпаюсь внезапно. Вибрация мобильного телефона, затерянного где-то в недрах моего спального мешка, разорвала тишину раннего утра. Я медленно открываю глаза, пытаясь осознать, где нахожусь и чья тяжелая рука лежит поперек моей талии.
С первыми лучами солнца в палатке достаточно светло, чтобы увидеть моего бывшего мужа, спящего рядом. Воспоминания вчерашнего дня сразу же вернулись ко мне, а слезы подступили к глазам. Горечь и боль вернулись и с новой силой заполнили меня.
Пытаясь не разбудить Игоря и сына, я аккуратно выползаю из спального мешка и выхожу из палатки. Утренний воздух свеж. Капли росы покрыли траву. От легкого ветерка кожа тут же становится гусиной.
Я смотрю на экран телефона и вижу имя сестры. Неужели еще что-то успело произойти? Почему она звонит в такую рань?
— Алло? — взволнованным голосом отвечаю я.
— Агата, ну ты даешь! — в голосе Марины чувствуется недовольство. — Мне только что звонила хозяйка ресторана. Ты уехала с тем мужчиной на его дорогой тачке и забыла заплатить за поминальный обед! Ты понимаешь, как мне неудобно стало перед Ниной Степановной? Ведь я думала ты рассчиталась за все!
Я вздыхаю и прикрываю глаза. Черт, точно, я об этом совершенно забыла, но это не такая уж большая трагедия, тем более Нина Степановна не
