Над нами разрывается звук, подобно удару грома; наши тела одновременно отталкиваются, и мы вдруг больше не целуемся, хотя я цепляюсь за воротник его футболки, а его руки крепко и сильно обнимают меня. Слышен звук сливаемой воды в туалете, затем знакомый скрип лестницы Кита. Ни один из нас не в состоянии двинуться, хотя в наступившей тишине ясно, что Кит вернулся в постель. Моя голова лежит у Лочена на груди, я слышу громкие звуки его сердца: очень громкие, очень быстрые, очень сильные. Я также слышу его дыхание — острые зазубренные шипы пронзают застывший воздух.
Он первым нарушает молчание:
— Мая, что, черт возьми, мы делаем? — хотя его голос не громче шепота, слышно, что он готов опять расплакаться. — Я не понимаю, почему… черт, почему это происходит с нами?
Я закрываю глаза и прижимаюсь к нему, поглаживая кончиками пальцев его обнаженную руку.
— Все что я знаю сейчас — это то, что я люблю тебя, — в тихом отчаянии говорю я, слова льются сами собой. — Я люблю тебя намного больше, чем просто брата. Я… я люблю тебя… во всех смыслах.
— Я чувствую то же самое… — его голос потрясенный и болезненный. — Это… это чувство такое большое, что иногда я думаю, будто оно поглотит меня. Оно такое сильное, что я чувствую, будто оно может меня убить. Оно продолжает расти, и я не могу… я не знаю, что сделать, чтобы остановить его. Но… но мы не должны этого делать — вот так любить друг друга! — его голос срывается.
— Я знаю это, понимаешь? Я не тупая!
Внезапно я злюсь, потому что не хочу этого слышать. Я закрываю глаза, потому что просто не могу сейчас думать об этом. Я не могу позволить себе думать о том, что это значит. Я не буду думать о том, как это называется. Я отказываюсь позволить ярлыкам внешнего мира испортить мне самый счастливый день в моей жизни. День, когда я поцеловала мальчика, о котором всегда мечтала, но никогда не позволяла себе увидеть. День, когда я, наконец, перестала лгать себе самой, притворяться, что испытывала к нему одну любовь, когда в действительности это были все виды возможной любви. День, когда мы, наконец, оказались свободны от наших ограничений и дали волю чувствам, которые так долго отрицали просто потому, что мы оказались братом и сестрой.
— Мы… о, Боже… мы сделали ужасную вещь, — голос Лочена дрожит, хрипит и задыхается от ужаса. — Я… я сделал ужасную вещь с тобой!
Я вытираю щеки и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него.
— Мы не сделали ничего плохого! Как можно такую любовь называть ужасной, если мы никому не причиняем боли?
Он смотрит на меня, в слабом свете его глаза блестят.
— Я не знаю, — шепчет он. — Как что-то настолько неправильное может казаться таким хорошим?
Я говорю Мае, что ей нужно поспать, но знаю, что сам не смогу — я слишком боюсь подняться наверх и сидеть на кровати, сходя с ума в этой крошечной комнате, наедине со своими ужасающими мыслями. Она говорит, что хочет остаться со мной: она боится, что если уйдет, то я исчезну. Ей не нужно объяснять — я чувствую то же самое: страх, что если мы расстанемся сейчас, то эта невероятная ночь просто исчезнет, испарится, как сон, и мы проснемся утром снова каждый в своем теле, снова в обычной жизни. Однако здесь, на диване, обнимая ее, свернувшуюся калачиком возле меня, положившую голову мне на грудь, я все еще напуган — напуган больше, чем когда-либо. То, что только что случилось, было невероятно, но как-то совершенно естественно, будто в глубине души я всегда знал, что этот момент настанет, хотя ни разу не позволял себе думать о нем, как-либо представлять его. Сейчас, когда это время наступило, я могу думать только о Мае, сидящей около меня, чувствуя ее теплое дыхание на своей руке.
Такое ощущение, словно огромная стена мешает мне перейти на другую сторону, выйти моему сознанию во внешний мир — мир, существующий помимо нас двоих. Срабатывает естественный защитный клапан, мешая мне даже обдумать результаты того, что только что произошло, удерживая меня в безопасности, по меньшей мере, на мгновение от того ужаса, что я совершил. Будто мой разум знает, что пока не может отправиться туда, что прямо сейчас я недостаточно силен, чтобы справиться с последствиями этих огромных чувств, этих важных действий. Но страх остается — страх, что при холодном свете дня мы будем вынуждены смириться с тем, что это была просто ужасная ошибка, страх, что у нас не будет выбора, кроме как похоронить эту ночь, будто ее никогда и не было. Постыдный секрет, хранимый нами всю оставшуюся жизнь, пока хрупкий от времени он не превратится в пыль — слабое, далекое воспоминание, как порошок крыльев мотылька на оконном стекле, призрак чего-то, что, возможно, никогда не происходило, а существовало исключительно в нашем воображении.
Я не могу вынести мысли, что это был лишь один миг, который, не успев даже начаться, уже уходит в прошлое. Я должен держаться за него изо всех сил. Я не могу позволить Мае ускользнуть, потому что впервые в жизни моя любовь к ней кажется цельной, и все, что привело нас к этому моменту, внезапно обретает значение, будто так и было задумано. Но когда я опускаю взгляд на ее сонное личико: покрытые веснушками скулы, белую кожу, темные завитки ее ресниц, я чувствую огромную боль, похожую на острую ностальгию — тоску по тому, чего у меня никогда не будет. Чувствуя мой взгляд, она поднимает глаза и улыбается, но это грустная улыбка, как будто она тоже знает, насколько ненадежна наша новая любовь, насколько она опасно угрожающа для внешнего мира. Боль внутри меня разгорается, и я могу лишь думать о том, каково это целовать ее, как краток был тот миг и как отчаянно я хочу еще раз пережить его.
Она продолжает смотреть на меня с той легкой задумчивой улыбкой, будто ожидая, будто она знает. Мое лицо горит, сердце бешено колотится, дыхание становится учащенным, и она тоже это замечает. Приподняв голову с моей груди, она спрашивает:
— Хочешь поцеловать меня еще раз?
Я безмолвно киваю головой, сердце стучит сильнее.
Она выжидающе, с надеждой смотрит на меня.
— Тогда чего ты ждешь?
Я закрываю глаза, дыша с трудом, грудь заполняет крепкое чувство отчаяния.
— Я не… Я не думаю, что смогу.
— Почему нет?
— Потому что я беспокоюсь… Мая, что, если мы не сможем остановиться?
— Мы не должны…
Я глубоко дышу и отворачиваюсь, воздух вокруг меня горит от жара.
— Даже не думай так!
Выражение ее лица становится спокойным, она проводит пальцами вверх и вниз по внутренней стороне моей руки, ее глаза полны тяжелой печали. Ее прикосновение также наполняет меня тоской. Я никогда не думал, что простое прикосновение руки может так много передать.
