— Офицерский ремень. Мать, когда узнала про этот спор, тем же ремнем и выпорола.
— Твоим ассоциативным мышлением, наверняка, заинтересовался бы Фрейд. А мне, неискушенной в психиатрии, связь между надеждой и тараканом кажется довольно странной.
— Намекаешь, что я сумасшедший?
— Уверена в этом!
— И тебя не испугает ужин с безумцем?
— На меня нагоняет страх завтрак с умником.
— Тогда выходи, мы уже потеряли целых четыре минуты!
…За месяц она узнала Москву лучше, чем за всю предыдущую жизнь. Постперестроечная столица еженощно пребывала в загуле, как алкаш — в перманентном запое. Дорогие кафе, рестораны, ночные клубы — все колобродило, накачивалось алкоголем, веселилось в пьяном угаре, плодило крыс с тараканами и откармливало людей, словно свиней на убой. Эта кабацкая пестрота быстро приелась, и воскресными вечерами они иногда чинно выдвигались в театр. Улыбки, очочки, конские хвостики, перманент с сединой, сумочки, джинсы, старомодные рюши на блузках, шарканье ног по паркету, бинокли, запах пыльного бархата, покашливание в тишине, буфетная толчея, программки, восторги — вакцина от заразы за театральным порогом. Однажды она увидела двух старушек, достающих из пакетов сменную обувь, и растрогалась чуть не до слез. Частить в этот доверчивый мир не стоило: организм слабеет от частых прививок. Однажды, гуляя по переулкам, они зашли в какую-то церковь. Случайная прихожанка стояла перед иконами без мыслей, без просьб, без веры в потустороннюю помощь, но уходить отчего-то совсем не спешила.
Ее жизнь превратилась в смену узоров из впечатлений, что казалось забавным и возбуждало. Как возбуждал человек, крутивший перед глазами этот чудесный калейдоскоп. Строить планы, анализировать елисеевское высказывание о белой вороне Марии даже в голову не приходило. Она испытывала удовольствие от близости интересного человека и временами сама себе казалась блаженной, готовой обнять и a priori простить весь мир. Если это состояние — глупость, то такой глупости — аллилуйя.
Озадачивало одно: Стернов избегал людей. Особенно Вадима воротило с души от тех, кого почитали СМИ. При виде смиушных доноров, всех этих ксюш, иришек, вованов, славцов, призывно улыбавшихся или панибратски хлопавших по плечу модного ресторатора, у того дергались желваки и белели скулы.
— А ты, похоже, их на дух не переносишь, — однажды заметила она. — Почему?
— Это плесень.
— Из плесени, между прочим, делают пенициллин, который во время войны многим спас жизни. В частности, моему деду, когда его тяжело ранило в сорок пятом, и бабушка после войны ждала мужа еще целых полгода.
— Яды тоже приносят пользу, все дело в дозировке.
— А можно задать бестактный вопрос?
— Попробуй.
— У тебя есть друзья?
— А у тебя?
— Елисеев. Мы с детства дружим.
— Вот и я с пеленок дружил. Покупал на двоих одно эскимо, давал списывать на уроках, выгораживал, затыкал глотку любому, кто хоть что-нибудь вякнет про друга, убеждал родителей, что он самый лучший на свете. Потащил за собой в институт.
— А потом?
— Потом из белого вышло черное.
— Вы поссорились?
— Мы определились, — тональность ответа не вызывала сомнений, что с вопросами лучше покончить.
За месяц Мария узнала многое. Например, что Вадим Стернов всем прочим деликатесам предпочитал жареную картошку с солеными огурцами, собирал раритеты, умилялся «шедеврами» граффити, путал Акопяна с Петросяном, зачитывал до дыр Гиляровского, зевал при одном упоминании о современной эстраде и считал достойным внимания только джаз тридцатых годов, особенно Бенни Гудмэна. Она узнала, что можно владеть отличными ресторанами и от беспорядочного питания всухомятку заработать гастрит, прикармливать бездомную собаку и гнать в морозную ночь от подъезда бомжа, помнить день рождения своей домработницы и забывать про собственный, никогда не чертыхаться и материться под нос, думая, что никто не слышит.
В этом человеке как будто прятались двое, и один был полярен другому. Так «да» разбивается о «нет», зло тулится к добру, а из ночи рождается день. Что родится из их внезапно вспыхнувшей тяги друг к другу, Мария не знала, но пустота, окружавшая ее последние годы, трансформировалась в бешеный круговорот. Дни бежали за днями, и каждый встречался с радостью, которая, казалось, уже никогда не наступит.
— О чем задумалась?
— О погоде.
— Естественно, о чем еще может думать красивая женщина рядом с мужчиной, который пыжится ее заинтересовать, — усмехнулся он, вкладывая деньги в ресторанный счет. — Была когда-нибудь в казино?
— Естественно, — поддразнила она.
— Выигрывала много?
— Нисколько.
— Ты не похожа на неудачницу.
— А я не играла.
— Почему?
— Скучно.
Рядом со столиком появился официант, подхватил счет и испарился.
— Поехали!
— Куда?
— Попробуем тебя повеселить.
…Вывеска сверкала огнями, вспыхивала и манила, обещая золотые горы каждому, переступившему порог казино. Однажды Мария переступила подобный. Это случилось на отдыхе, в Монте-Карло. Адвокат, просадивший тогда пятьсот франков за двадцать минут, уговаривал рискнуть и свою адвокатшу в надежде, что судьба в один кошелек не нагадит дважды. Она уговорам не поддалась: разбавлять собой кучку застывших безумцев с горящими глазами желания не было никакого. Кроме того, ее воротило от запаха пота, перешибавшего дорогой парфюм. Хотелось на свежий воздух, хотелось видеть рядом с собой сильного, умного, надежного мужчину, а не трясущееся от алчности существо, пытавшееся казаться крезом. Эта финансовая потеря выбила Пьетро из колеи на два дня. А пара ночей помогла молодой супруге понять, что мужская потенция крепнет не от близости любимого тела, а от уверенности мужчины в себе, прямо пропорциональной толщине кошелька.
Бросив кому-то сухое «привет», Стернов подвел Марию к столу, раза в три больше того, от которого они только что отвалили, шепнул «я сейчас» и исчез. В центре стола крутилась рулетка, где по красно-черным нумерованным лункам лихо скакал металлический шарик. За этим «галопом» напряженно следило несколько пар жадных глаз. Наконец шарик стал спотыкаться, закатился, застыл, мужской голос громко объявил «красное, чет» и суетливые руки задвигались по темно-зеленому бархату, хватаясь за пластмассовые кружки.
— Делайте ваши ставки, господа, — невозмутимо предложил крупье — молодой худощавый блондин с голубыми глазами навыкат, похожий на вяленого судака. Руки с фишками снова задвигались, заполняя пестрой пластмассой разноцветные клетки с цифрами. Ротозейка заметила, что фишки предпочитают красное и черное. — Ставки закончены, — пресек суету «судак» и, выждав чуток, запустил колесо рулетки.
